Зачет по выживаемости

— Дай, я тебя прошу!

Со спирофоном действительно все в порядке. Некоторое время, стараясь подавить панику, я прислушивался к шороху и потрескиванию атмосферных разрядов и вдруг услышал звук шагов.

— Юра! — заорал я так что, наверное, спирофон, лежащий в чреве «Британика» на каком-нибудь пыльном контейнере, подпрыгнул и забил хвостом, как пойманная рыба.

Шаги… Ближе.

— Юра!

— А? — шум дыхания, голос какой-то надтреснутый.

— Юра!

— Ну, я, я.

— Что у тебя с голосом?

— Ничего у меня с голосом. А почему ты спрашиваешь?

Секунду или две, чувствуя, как паника отступает, я лихорадочно соображал, что ответить.

— Ты ушел со связи, и мы начали беспокоиться. Что-нибудь случилось?

— Нет.

Небольшая странность, но он не назвал меня по имени, не удивился, почему спирофон не у Алексея.

— У тебя все в порядке?

— У меня?

— Да. Куда ты делся? У тебя грузовые люки закрыты?

И тут Юра (Юра?) замолчал. Надолго. Даже шорохи и трески исчезли из эфира. За несколько секунд время загустело, затвердело, как кристаллизующаяся глыба льда, и тяжелой плитой с шумом обрушилось куда-то вместе с надеждой, что вот ничего не случилось и все в порядке.

— Ну? — спросил Алексей.

Я поднял глаза. Сверкнула молния. Алексей перегнулся через край гнезда и смотрел на меня. Целая вечность прошла, пока не громыхнул гром. И в течение этой вечности я вдруг увидел, как неузнаваемо и страшно начинает меняться его лицо.

9

От моих дверей до Астрошколы было восемьсот двадцать шагов. Если не спешить — четверть часа в прогулочном темпе. Через старый парк, мимо пруда, по широким ступеням сквозь портал… От дверей Алексея и того меньше — семьсот девяносто. Мы выросли с ним в одном доме. Только вот созвездия из наших окон открывались разные.

Лето в детстве нескончаемо длинное. Это целая эпоха. Геологический период. Почти вечность. За один день от рассвета до заката можно прожить несколько жизней. Начиная с июня, мы бесконечными часами пропадали на Днепре.

(«Не буду я врать в отчете. И тебе не советую».)

Но вот заходит солнце. Сумерки. Разноцветные блестки скоростных глайдеров над городом. Лохматый флер облаков перечеркнут инверсионным кильватерным следом лунного грузовика. Пухлый том Герберта Уэллса на подоконнике. Споры до хрипоты. «Война миров? — издевался надо мной Алексей, — Да такое в принципе невозможно!» И все это на фоне меркнущих летних сумерек за распахнутым окном.

А потом ужин. Мама угощает печеньем и виноградом. Телефонный звонок. «Мой Лешка у вас?» — «Я здесь, здесь. Иду».

«Сколько можно пропадать? Десятый час. Что ты там жуешь?» — «Ну, м-мм…» — «Спасибо хоть сказал, а?»

(«Только вот, что я тебе скажу: это была необходимая самооборона».)

«…Спасибо».

(«Более того, я подозреваю, что все эти зачеты шиты белыми нитками».)

Никто и вообразить себе не мог такого: атака изнутри. И от кого исходит нашествие — неизвестно. Они безлики и беззвучны. Невидимы. Может быть, миллионы лет назад к окраинам нашей Галактики занесло корабль сверхцивилизации. Откуда? Из антимира? Параллельной Вселенной? Да не все ли равно? Факт в том, что они были поставлены перед выбором — двигаться дальше нельзя — или аннигиляция и самоуничтожение, или… Проникнуть в чужой мир через мозг будущих его обитателей. Проникнуть, а значит, и завоевать.

Этот сюжет мог бы показаться восхитительным Герберту Уэллсу с точки зрения профессионального литератора. Возможно, он бы даже написал на эту тему новый роман, но представить себе опасность реального вторжения изнутри, более того, вторжения через тебя самого, такое могло привидеться разве что в предсмертном кошмаре. Сражаться? С кем? С собственной тенью? С самим собой? С луной, от которой падает тень?

За тысячи лет истории вся мощь человеческого разума была направлена на оттачивание оружия для борьбы с осязаемым противником, досягаемым для стального клинка или свинцовой очереди.

Самое лучшее, что можно было придумать в этой ситуации, это рвать когти. А дальше? Взлетать с проклятой планеты. А потом? И как можно быстрее…

Лес зашумел, вздохнул тысячью глоток, под порывами ветра дерево, на которое мы забрались, закачалось и заскрипело. Над кроной оглушительно треснуло, и на мгновение сквозь эту трещину стало видно, что небо там, за пеленой облаков, никакое не черное и даже не черно-звездное, а ослепительно лиловое, бесстыдно яркое. Без малейшей паузы снова полыхнула молния и ударил гром.

Рот Алексея перекосился, словно он пытался что-то сказать или крикнуть и не мог. Или я не мог услышать из-за порывов ветра.

— Лешка! — Сорванный спирофон полетел куда-то в темноту.

Какой-то сотой долей сознания, оставшейся трезвой, я отметил, что связь моя со звездоскафом прерывается сейчас так же внезапно, как вчера прервалась связь с Валентином. Ведь случайно утопить спирофон практически невозможно.

— Алексей!