Зачётный профессор

Вечер кончился ночью, когда в первом часу, даже почти в час, Тимур подвез Нику к её дому, затяжно прощаясь в синей глади полумрака, подсвеченного лампочками панели с навороченной музыкальной системой, и создавая вид уже мучащегося разлукой кавалера. Их руки держались друг за друга над рычагом коробки-автомата. Молодой человек испытывал нечто новое в своей жизни: играл безумное (не то, которое бешеное, а то, которое именно отличается отсутствием ума на фоне влекущей) влечение к той, которая изначально его не возбуждала. Раньше ему приходилось изображать серьёзность намерений, чтобы забраться в постель, а тут, когда ему самому откидывают уголок одеяла и манят голой, нет — обтянутой ажурным черным чулком ножкой, он зачем-то отказывается, но при этом ещё и вынужденно сохраняет в глазах огонь страсти. Впрочем, огонь в глазах и так горел; от напряжения, от усилий, от того, как запутывался во всём Тимур, из его ушей разве что ещё не летели искры. Знания и «начитанность» подходили к концу, в попытках держаться с Никой на одном уровне.

— Хочется, чтобы время остановилось, — романтично заверил мужчина, поднеся пальцы спутницы к губам. Сокращая количество речей, он был готов подносить что угодно к чему угодно, вплоть до умеренной экзотики с приемлемыми извращениями в рамках взаимоприятного интима.

— Разве ты не знаешь, как опасны такие желания? Вспомни «Фауста»… — игриво надоумила его Ника, вновь и вновь проблесками превращаясь в Веронику Витальевну, но это был тот случай, когда «не знал, да забыл». Гёте он не читал, разве что вкратце, какую-нибудь аннотацию, или рассказывал кто-нибудь… что-то там про остановившееся мгновение? Верно, и кончилось всё печально… но как? Неважно. Печально и точка. Он скользнул второй рукой на колено Ники.

— Да, это трагичный конец. Но как велик соблазн… — Женщина подняла свою свободную руку и, взяв его за галстук, подтянула к себе, чуть стянув шею. Лицо Тимура приблизилось к её. Губы Ники оказались возле его губ. Так, если он поддастся и переспит с ней сегодня, то неизвестно, сбудется ли её проклятье потери интереса после первой ночи. Если она такая «спящая красавица» (спящая — в смысле с бедолагами, которых потом выбрасывает на обочину поутру), то и колдовство должен снимать истинный принц, а Тимур им не был для неё, так что на нем всё может повториться. Сворачиваемся, сегодняшний спектакль окончен. Он вновь поднял её руку и приложился губами к ней. — Так и велика моя воля, желающая доказать тебе, как уважительно и серьёзно я к тебе отношусь.

— Ах ты, динамщик! — усмехнулась Ника. Пока он лобзал её ладонь, другой она уже блуждала по внутренней стороне его бедра. К счастью, пока через брючину. Баскаев натурально ощутил возбуждение. Никуда не годится, должна возбудиться она! И сильнее, чем он. В потемках салона машины женщина манила и приравнивалась к годной для секса. За последние несколько часов это «годная — не годная» сменилось в понимании Тимура раз пять туда и обратно, породив производное «негодница». Всё, пора вскружить ей голову, чтобы отрубить подачу умностей к этим тонким устам, всегда вовремя вставляющих что-нибудь такое, что совершенно сбивает с толку.

— Ты не представляешь, как мне трудно сдерживаться, — он подался вперед сам и прильнул губами к её уху, зная, как безотказно действует горячее дыхание возле него на большинство людей. В самом деле, Ника коротко вздрогнула. Оттянув воротничок платья вниз, Тимур прошелся поцелуями до основания шеи, поглаживая опытными пальцами кожу, пробираясь под ткань, твердой рукой будоража чувствительные места под линией волос. Он оторвался от последовательных тактических ударов, создающих пробоины в броне вражеской стороны. Их глаза посмотрели на губы друг друга, но, улыбаясь, они никак не переходили к главному. Пляска примечивающихся противников продолжалась не меньше минуты. Ладонь Тимура вылезла из-под материи и, уже по ней, опустилась до талии, рванув её на себя. Коснувшись носами, они были в миллиметре от поцелуя. Грудь Ники вздымалась, пока сама она наблюдала за умелой расстановкой положений. Что не говори, а соблазнитель знал, что предвкушение соития — в любом виде, — куда острее, чем оно само. Эта неуловимость приближения, дерганность решительной неизвестности, азарт того, как раскалить и раззадорить сильнее, игра в распознавание — о, как же сладко это всё в совокупности, когда двое притираются друг к другу, ещё не знают, что будет дальше и будет ли! Губы Тимура коснулись уголка её губ и зашептали, скользя по этому участку лица: — Я позвоню тебе завтра, солнце, и учти, что ты моя. Я не потерплю соперников.