Зачистка

— Нет-нет, не трогать, — завопил комендач для подчиненных из лужи, в которой только что лежал я. — Все нормально. Все свободны.

Я же бросился к Бауди, но налетел на стену чеченцев, заслонивших свою добычу.

— Он — наш. Мы сами с ним разберемся, — успокоил меня один из бородачей.

Я без слов выдернул чеку из гранаты, висевшей в качестве смертничка на шее, протянул руку с «лимонкой» ему под нос.

— Отставить, — продолжал вопить не успевший выползти из лужи капитан. — Отставить. Отпустить всех!

Я вновь пошел на стену, поочередно, на глазах у всех открывая пальцы зажатого кулака с гранатой. На этот раз передо мной расступились, образовав коридор до прижатого к стволу дерева Бауди. Повторяя меня, разведчик тоже сорвал гранату, и чеченский коридор мгновенно стал проспектом. С Урмановым возился санинструктор, и мы поспешили к морскому пехотинцу, прикрывая и его от наседавших чеченцев. Кажется, подошли вовремя: неизвестно когда, но Урманов тоже выдернул чеку и теперь, не имея сил держать гранату слабеющими пальцами, показал мне на нее взглядом: возьми.

Сучил ножками рядом капитан ВВ, готовый отныне исполнять любой мой чих.

— Оружие, — потребовал я первое.

Подали тут же, без промедления.

— Нам нужен бэтр и сопровождение, — заказал я второе.

— Да, конечно… Только вы там в штабе, товарищ капитан… про то, что здесь…

— Береги людей, капитан. Не расслабляйся.

— Так мир… — попугаем залепетал «вэвэшник». Как надоела всем эта война, ежели одно слово вывернуло мозги наизнанку.

— За спинами у своих подписывают не мир, а предательство. Прощай.

Даже с сопровождением на всех блокпостах омоновцы шпыняли нас как последних проституток с Тверской. По нам бесконечно долго созванивались, уточняли детали, при этом держа под прицелом — хорошо, что не мордой в грязь. По обрывкам разговоров вновь и вновь слышали, что, несмотря на перемирие (или благодаря перемирию!), группа боевиков проникла к самому штабу группировки в Моздоке и взорвала на железнодорожном переезде служебный автобус.

Поэтому растерянные комендачи и не доверяли нам. Перестали доверять кому бы то ни было и мы: наверняка мог найтись какой-либо сумасшедший, желающий заполучить медаль за бдительность при нашей «попытке к бегству». Никому ничего не доказывали, и лишь связь с «Ноль-четвертым» распахивала нам очередные ворота. У меня не было на «пятнашке» погон, но за эти минуты я решил, что если останусь жив, больше их никогда не надену. Пусть служат Лебедь, Ельцин, их домочадцы, адъютанты и советники. Хотя точно знал: такие тоже не станут служить. Ни армии, ни государству. Они способны любить только себя и только во власти. Надеждой для страны могут остаться такие, как Орешко, Урманов, Бауди — рабочие лошадки, которые за благополучие в собственном доме готовы вытерпеть и превозмочь все. И параллельно этому — спасти страну.

Перед самым Моздоком мы с Бауди перестали разговаривать и друг с другом. Не то что иссякли темы для разговоров или поубавилась злость на свершившееся. Долбанная Москва с долбанными правителями были моей страной и моими правителями, а значит, вольно или невольно, но это я предал Бауди и таких, как он.

Так и качались на броне бронетранспортера: я, без вины виноватый, и мой лучший чеченский друг — виноватый без вины. И чем ближе становилась минута неизбежного расставания, или даже не расставания, а выяснения всех тонкостей сделки Лебедя, тем беспокойнее становилось на душе у обоих. Если дудаевцы стали друзьями, то кто теперь нам Бауди? Надеяться, что он сможет укрыться на бескрайних просторах России, наивно: в начале девяностых власть на наших глазах точно также предала рижских омоновцев, и латвийские ищейки с позволения прокуратуры России лазали по всей стране в их поисках, и арестовывали даже в Сибири, и увозили в рижские застенки. Ясно, что я не оставлю подчиненного, что лягу костьми и в конце концов вместо него подставлю запястья для наручников…

— К госпиталю, — приказал я, когда механик-водитель вопрошающе поднял лицо из темноты люка.

— Эй, — вдруг закричали нам с обочины, и я увидел сержанта-посыльного, шагавшего с неизменным кульком семечек от переезда. Значит, их продают там?

Мы махнули ему в ответ, посыльный некоторое время бежал следом, потом свернул к городку, к нашим домикам.

— Что с Надей? — вдруг вспомнил Бауди, когда Олега увезли на каталке в белые стены, а бронетранспортер отпустили на блок-пост.

Спросил, надо полагать, чтобы не тяготиться победой единоверцев. Не заглядывать в завтрашний беспросветный день. Чтобы освободить меня от терзаний. И нашел для этого единственно верный способ — позаботиться о других.