Зачистка

— Это ваше. От нее.

И с надеждой — про то, о чем, наверное, больше всего говорилось в их женском домике:

— А ей теперь запишут в личном деле, что она была на войне? Или погибла — и погибла?

…Мы сидим с Бауди во «Фламинго», пьем водку. Много водки. Чтобы пропить память, прошлое и даже настоящее. И не встречаться с будущим.

Рядом с нами тихая девочка Вера с боксерской стрижечкой. Она не пьет вообще, но боится оставаться в домике одна. А у меня в голове вертится триптих из их имен: надежда умерла, вера еще несмышленая. Где любовь и к чему должна быть любовь?

Единственной отрадой стал приезд некой Лены, о которой бредил в горячке Урманов. Кажется, я дольше набирал ее номер телефона, чем она домчалась до нас. Она и в палату Олега ворвалась впереди нас, хотя мы не отходили от дверей реанимации. Морпех лежал с закрытыми глазами, никак не среагировав на наше появление. И лишь когда мы уступили место у койки маленькой светловолосой скуластенькой женщине и она, с состраданием глянув на Олега, вдруг топнула ножкой, он вздрогнул, насторожился, резко распахнул глаза. Повернул голову на звук.

— Ты сам говорил: когда соскучишься — топни ножкой, — вместо приветствия произнесла Лена какую-то известную только им двоим фразу.

Глаза Урманова наполнились слезами, и он перевел взгляд на свои ноги. Там, где должна была быть правая, простынь мягко легла на матрац. Надо отдать должное мужеству Лены — она если и вскрикнула, то про себя, внутри. Поспешила успокоить:

— Я буду за тебя топать двумя.

И ведь потопала, показала. А увидев на тумбочке колокольчик, схватила, впилась в него поцелуем, легонько позвонила. Взяла там же кольцо с усиками от «лимонки», примерила, словно обручальное. Показала Олегу.

— Это… от гранаты, — наконец, услышали мы его первые после операции слова.

— Самое красивое обручальное кольцо на свете, — поцеловала и его Лена.

— Ты, я надеюсь… не одна приехала? — построил еще более длинную фразу Олег, продолжая ни замечать, ни чувствовать нас. Вот и вся разведка, вот и вся война: пуля, даже доставшаяся ему разрывная — все равно дура. А молодец — женщина. Похоже, даже если бы мы нависли над морпехом вместо капельницы, он бы все равно не заметил ничего.

— А с кем должна быть? — засмущалась, о чем-то догадываясь, посетительница. Оглянулась на нас, и так пятящихся к двери.

— Конкуренток… не забыла? Я с ними хочу… поздороваться.

Закрывая дверь, я еще расслышал сладостный голосок:

— Какая же ты неисправимая зараза. Обожаю, мучитель мой.

Мы оставили шифровальщиков вдвоем, заплатили дежурной медсестре, чтобы к дверям палаты и близко никто не подходил, а сами, забрав соседку Нади, пошли в «Фламинго».

Народ стекался в полуподвал сумрачный, и даже завсегдатаи кафе — чванливые и денежные московские телевизионщики, сидели притихшие. Или кто-то набил им морды, или стало доходить, что они натворили вместе с Лебедем. Танцев не было, хотя магнитофон и шипел что-то из-за горы открытых бутылок на стойке.

Мы пьем только за Костю и Надю. Бауди принялся пьяно твердить «Это из-за меня, из-за меня», но я треснул кулаком по столу, и звон падающих на пол стаканов отрезвил разведчика, заставил замолчать. Солдаты на войне гибнут не из-за кого-то, а за что-то. Разница!

Грешным делом, повторяя ситуацию с Урмановым и Леной, я хотел поднять на ноги Генштаб и отыскать в рязанских лесах некую девушку Ларису. Но потом раздумал. Она наверняка не приедет на похороны, она вообще вряд ли вспомнит эпизод с белым танцем на поселковой танцплощадке, из-за которого Костя Орешко оказался в Чечне. А значит, предаст его память и его чувства. Чечня же в очередной раз доказала, что итогом войны является не количество взятых высот, а количество невест, не дождавшихся своих мужчин. Война — это поражение или триумф любви…

Вдруг мы с Бауди одновременно вздрогнули: в кафе зазвучало до боли знакомое:

У синей реченьки, под красным солнышком
С тобой мы прятали от всех любовь…

Как она танцевала!

— Не плач, Тигрыч.

Не плачу. Но даже если бы не был Тигрычем, у меня еще остается в запасе Львович. И я еще вцеплюсь в горло всем, кто убил Надю. Не потому, что пьян, а потому что я русский офицер и никому не отдам ни своих погон, ни России, ни веры, ни любви.

Вот только нет рядом Кости Орешко.

И не танцует в кафе Надя.

А «Ястреб» остался кружить в нашем небе…