— Фашисты начали печатать и подбрасывать нам в город фальшивые карточки. Несколько недель назад нам удалось ликвидировать их типографию. Но теперь заработала новая. Недалеко от Луги. Они ее маскируют под интендантскую команду, которая обслуживает лагерь для военнопленных.
— А как все это узнали?
— Там есть наш человек, в деревне, а в лесу целая группа с рацией. Вот они и сообщили, что в школу — а команда размещается в школе — привезли из-под Сиверской некоего Житухина. Мы выяснили, что он большой мастер печатать фальшивые деньги и вообще документы, до войны был осужден, отсидел, а потом сослан. Кроме того, видели, что в школу привезли какое-то оборудование, которое разгружали ночью. Ну и еще, что очень важно, — майор Краузе, начальник команды, есть в нашей картотеке. Это кадровый разведчик. В деревне большой гарнизон немцев, партизаны атаковать их не могут. Мы с тобой должны поселиться в этой деревне и сорвать работу типографии.
— А как? — Лешка был разочарован и не мог скрыть этого.
— На месте выясним. Ты чего нос повесил?
— Я не повесил.
— А чего ж он висит тогда? — засмеялся Сергей и зажал Лешкин нос между пальцами.
Днем Лешку привезли на машине к его дому. Лешка поднялся на третий этаж и отпер дверь. Пока он поднимался, ему казалось, что вот он войдет сейчас в квартиру и сразу почувствует, что Вера дома. Она выйдет из кухни в кофточке с закатанными рукавами, и руки будут мокрые, и она, оттопырив губу, сдует упавшие на глаза волосы и сердито скажет ему: «Где ты болтался, ребенок?»
Он был почти уверен, что так будет, пока не открыл дверь.
В квартире было очень пусто и холодно. Все же у Лешки сильно билось сердце, когда он шел мимо кухни в комнаты.
На печурке стояла кастрюлька, воду в ней затянуло слоем пыли. В печурке лежала растопка — щепочки на кусках обоев. Окно было открыто, на подоконнике валялась рогатка. Он сунул ее в карман и огляделся. Каким все это будет, когда он вернется сюда?
Он закрыл окно и прошел в свою комнату. Ходики стояли. Гирька на длинной цепочке коснулась пола и наклонилась в сторону. Он встал на табуретку, дотянулся до колечка на другом конце цепочки и поднял гирю. Потом толкнул маятник. Ходики бойко затикали. Завтра они остановятся, и никто не пустит их снова. Никто…
Лешка прижался лицом к стене и заплакал.
Машина возвращалась на Васильевский остров после артобстрела. К обстрелам давно привыкли, и жизнь в городе не прерывалась. На Исаакиевской площади женщины убирали капусту. Ряды синеватых кочанов пересекали площадь из конца в конец. С двух сторон площади торчали деревянные вышки со сторожами.
Машина объехала площадь, поехала по мосту через Неву, на Васильевский остров. Там, в узкой улочке, пришлось остановиться. Взрывной волной перевернуло грузовик с хлебом. Хлеб рассыпался по мостовой. Много хлеба. Быстро собрались прохожие, оцепили это место и никого не подпускали к буханкам, лежащим на булыжнике. Люди стояли кольцом, держались за руки и молчали. Они старались не смотреть на хлеб.
Таким Лешка запомнил Ленинград.
Шум боя оборвался неожиданно. Только что рвали воздух разрывы гранат, катилась по ночному лесу нестройная стрельба — и вдруг тишина. «Поп-поп-поп…» — простучала последняя автоматная очередь, и все стихло. Слышно было, как падает, с шорохом задевая ветки, тяжелая еловая шишка: короткая пауза, глухой стук о землю… Тихо. Только похрустывают, шуршат сухие листья, наваленные сверху на Сергея и Лешку.
Сергей пошевелился, потрогал Лешкино плечо, оно слабо дернулось.
Совсем притих парень. Он молчал с самого вылета, когда загудели моторы и самолет затрясся, разбегаясь по травяной полосе. В самолете он сидел на скамейке нахохлившийся, птенец птенцом. Только посматривал иногда на Сергея. Видно, по лицу пытался определить, когда же будет самая большая опасность. Не определил, конечно. И потом молчал, когда заходили на посадку, на лесные костры, и штурман вышел и сказал, что вокруг «пятачка» видны в лесу вспышки выстрелов и командир спрашивает, что делать. Лешка стрельнул взглядом в Сергея и с безразличным видом потянулся. Храбрился. Для него ночной полет в холодном, гудящем и трясущемся самолете был страшней, чем бой, которого он никогда не видел.
Как это часто бывает, хорошо разработанная операция сразу же пошла наперекосяк. Их должны были принять на аэродроме командир отряда и двое-трое самых доверенных партизан, дать им надежного проводника и отправить из расположения отряда так, чтобы никто больше их не видел. Они сели в самое пекло боя. Партизаны с трудом удерживали район своего штаба. Бой шел весь день, продолжался ночью, и ясно было, что против таких сил фашистов им не выстоять, надо быстрей уходить, спасая людей.