Задание

Вот почему… Свой, такой же, а своих не слушают. Он забыл про главный кирпичик воспитания — про личный пример. Петельников предупреждал.

— Я у вас временно.

— А мы все временные.

— В каком смысле?

— Пересажают нас, — почти весело поделился Артист.

— И ты этого ждешь спокойно?

— А ты психуешь?

Где-то за кустами вскрикнули, потом засмеялись, потом тихонько запели. Грэг поднял руку.

Вот странный звук в ночи раздался,
И близко отозвался вскрик.
Между деревьев затерялся
Багрово-вещий лунный блик.

— Уйду я от вас, — мрачно и серьезно решил Леденцов.

— Думаешь, я не хотел уйти? И Губа хотела, и Бледный… Засасывает.

Парк уже кончился. Они вышли на аллею, по которой трусили бегуны. Леденцов подумал, что уже неделю он не бегает, не плавает, не ходит на борьбу… Не видел своих ребят и родного кабинетика. Занимается пустяками. Но странная мысль, определенно дурная, удивила донельзя, и, может быть, не сама мысль, а удивило то, что пришла она именно ему… Искать, ловить, хватать и сажать легче, чем перевоспитывать. Неужели? Но тогда выходило, что его работа не такая уж и главная — есть и поглавнее. Леденцов тряхнул рыжей Шевелюрой, освобождаясь от ненужной и неожиданной мысли.

— Григорий, кем же ты хочешь стать после десятилетки, если для тебя ничего не имеет смысла?

— Дворником.

— Шутишь?

— А что, дворник не человек?

— Не похож ты на дворника.

— Если бы я сказал, что хочу стать космонавтом, ты бы меня по плечу похлопал? А ведь на космонавта я тоже не похож.

— Дворницкая работа не интересна, заработок маловат…

— А мне время нужно, а не деньги.

— Зачем тебе время?

— Играть, сочинять, петь… Желток, я хочу стать супербардом…

Они вышли из парка в тишину улицы, нарушаемую лишь такси да редкими автобусами. Потеряв цель пути — миновать парк, — они остановились. Большие глаза в пушистых ресницах смотрели на оперативника изучающе и печально. Замшевая куртка, слишком широкая, чтобы придать вид узким плечам…

— Меня зовут Борисом, — вдруг представился Леденцов, хотя Грэг его имя знал.

— Тебе Мэ-Мэ-Мэ подойдет, — вдруг сказал Артист.

— Какой Мэ-Мэ-Мэ?

— Узнаешь.

Третья загадка. Что за операция «Отцы и дети»? Почему деньги отдали Ирке? Что такое Мэ-Мэ-Мэ или кто такой Мэ-Мэ-Мэ? Леденцова подмывало расспросить, но он сдержался: спелый плод упадет сам.

— Григорий, а почему тебе не пойти в вокально-инструментальный ансамбль?

— В плохой ВИА не хочу, а в хороший не берут. Упаднические, мол, песни, доморощенность, плохо учусь…

— В «Плазму» пошел бы?

— Группа суперкласса. А что?

Загоревшиеся глаза перестали быть печальными. Леденцов понял, что реальность уплывает из-под его ног. Но остановиться уже не было сил.

— У меня там дружок…

— И он устроит?

— С твоими-то способностями? Непременно.

— А когда?

— Завтра ему звякну.

Грэг, видимо, хотел выразить признательность, но не умел — лишь хлопал пушистыми ресницами да теребил струны, гудевшие по-шмелиному.

— Борис, ты… того… опасайся Шиндоргу.

— Почему?

— Со временем усечешь.

Но Леденцов, кажется, усек, вспомнив полумрак, дрожавшую от нетерпения челку и жаждущий блеск шила. Артист показал на дом, на три горевших окна, видимо, его квартиры:

И в доме нет успокоенья,
Луна давно в окно зовет.
Сулит продлить мои мученья,
Грозит — во сне ко мне придет.
Опасный свет ее ложится
На пол, на стены, на часы.
И к горлу моему стремится…
Как эти руки холодны!

13

Петельников остановился у самой двери парадного. Не взяв куртки, вышел он из машины на осенний ветер в белоснежном свитере тончайшей вязки из шерсти горной козы, в отглаженных кремовых брюках и туфлях из бесшумной мягкой кожи. Старший оперуполномоченный уголовного розыска полагал одежду неотъемлемой частью своей сущности, как, впрочем, и квартирный интерьер с бытом. Он был убежден, что неряха не может хорошо работать, легкомысленный никогда не станет истинным другом, недалекий не сумеет полюбить… Ибо натура нерасщепима.

Петельников прошелся по лестнице в поисках квартиры под номером 1а. Таковой не было. Его надоумило спуститься по ведущим вниз ступенькам. Квартира под номером 1а оказалась подвалом. Он открыл толстенную шумозащитную дверь и вошел…

Музыка остановила. Современный непререкаемый ритм старался схватить человеческое тело и двигать им, подчинять и командовать. Петельникову, привыкшему к классике, захотелось сопротивляться. Но под навязчивым ритмом текла вроде бы неброская мелодия — за ней нужно было следить, за утекающей, за зовущей куда-то далеко, может быть, в космос. И тогда музыка захватывала душу, ритм не замечался и хотелось просто слушать и слушать.

Оркестр умолк. Человек восемь ребят молча смотрели на вошедшего.

— А почему, собственно, «Плазма»? — спросил Петельников.

— Мы горим высоким накалом, — мрачно объяснил молодой человек в очках и с бородкой.

— И сжигаем других, — добавил кто-то.