Задиры

Открыла мне девушка лет двадцати пяти, точная копия Панкани, только женщину такие черты лица делали совсем уродливой. Та же смуглая, блеклая кожа, выдающиеся неровные скулы, тонкие губы и вдобавок еще что-то потухшее и испуганное во взгляде. Я представился, и она провела меня на кухню, где мой друг доедал в одиночестве свой ужин.

— Я мимо проходил, — сказал я удивленному Панкани.

Но сам я удивился сильнее, чем он. Вся кухня была увешена фотографиями боксеров-чемпионов, газетными вырезками, увеличенными снимками самого Панкани в перчатках, без перчаток, с забинтованными кистями, в боксерской стойке, во время боя или перелезающим через канаты. На полке кухонного шкафа стояла фотография, на которой Панкани приветствовал толпу поднятой вверх рукой, в то время как арбитр поднимал его другую руку, а соперник лежал на полу ринга, будто у его ног. Удивил и сам Панкани, в ярко-голубой домашней куртке, которая была обшита золотой тесьмой. Мне страшно захотелось посмеяться над ним, уйти, бросив напоследок какое-нибудь насмешливое словечко, которое бы сбило спесь с моего приятеля. Я начал разговаривать с его матерью и сестрой, конечно же, о боксе, как-то незаметно для себя втянулся в игру, и когда Панкани сказал мне, что на улицу ему выходить не хочется, то я попрощался с женщинами и почти забыл о цели своего прихода. В дверях я сказал ему:

— Мы ведь товарищи, правда?

Он ответил не сразу, устало:

— Да, товарищи.

Немного спустя он уволился с завода. В ожидании расчета стал опять веселым и беззаботным, как раньше. Панкани еще раз оказался на высоте. Мы скинулись на прощальный ужин, как это у нас принято, но даже после того, как он выпил больше двух литров кьянти, мы так и не смогли заставить его сказать нам, чем же он собирается заняться. Он сделал вид, будто согласен с предложением Бове, который клялся, что из надежного источника знает, будто Панкани предложили работать в Фиглис, самой крупной миланской компании, может быть, лучшей в Италии. Но потом мы довольно скоро заметили, что вместе с боксом парень бросил и рабочую профессию.

Время от времени мы вспоминаем: Панкани, боксер, чемпион Италии среди юниоров, когда-то работал здесь с нами. Новенькие на это обычно говорят: «А, Панкани, что-то кажется, я слыхал о нем». Бове однажды встретил его в четыре утра, у вокзала. Гостино как-то вечером видел, как Панкани стоял, прислонившись к парапету набережной Арно, и плевал в воду.

Ивлин Харан Случайности

Сегодня Крис работала на фабрике так поздно только потому, что хотела как можно меньше пробыть на вечеринке. Сверхурочные не беда, а если людей совсем мало, так еще вдвое заплатят. Единственные, кто остался здесь после шести, это Элизабет за соседним станком, Джон — механик и Крис. Работой себя не утруждали. Запустив машину, Крис пошла к Элизабет покурить и поболтать. Элизабет — рослая пышноволосая блондинка не первой молодости, курившая частенько во время работы, даже при начальнице, и мисс Куин не выговаривала ей за это — все побаивались Элизабет. Крис рассказали, что как-то Элизабет два дня не являлась на работу, и тогда мисс Куин отметила ей послеобеденное опоздание на три минуты.

«Да, надо было тебе слышать, милочка, куда Элизабет послала ее с этими тремя минутами! Элизабет всех в гробу видала. Обложила эту Куин прямо при всех, а та — ни слова против, а все потому, что рабочих тогда не хватало, руки требовались. Но Элизабет стоит того, чтоб терпеть ее скверный характер.

У Элизабет громкий, с хрипотцой голос, добродушный, искренний смех. И часто Крис думала, не будь ее рядом, ни за что бы не пережить первый рабочий день на фабрике.

«Тяжелей всего, дорогуша, первые десять лет, — сказала тогда Элизабет. — Вот тебе стул, положи на него повыше ноги. Я уж знаю, что к чему. Сколько времени прошло, а помню, как сама тут первый день отработала! Однако ваша братия студенты неплохо проводят время. Поработал месячишко-другой — и до свиданья. А отведай, как это год за годом. Честное слово, не очень-то. Но все ж по сравнению местечко приличное. Я-то знаю».

Элизабет болтала без умолку, так проходили дни, и Крис с благодарностью и облегчением замечала: боль в спине и хандра понемногу проходят. Крис рассказала Элизабет о вечеринке.

— Это будет кошмар! Представляешь, ведь меж ними нет настоящей дружбы. Зачем же тогда вместе собираться? А вот выслушай, кто что о ком думает.

— Люди, куда деваться, везде одинаковы. Знаешь, когда моему Питу был двадцать один, его подружка, сообразивши, что он насовсем ее бросил, запустила ему в голову пивной кружкой. И ей нечего было ходить, зря это затеяла…

Крис чувствовала, это не то, что предстояло ей сегодняшним вечером: если бы там хоть кто-нибудь стал бросаться пивными кружками, получился бы, наверно, премилый вечерок. Но обычно все по-другому, обреченно подумала она: встанут в кружок, хихикая друг над другом и над нею в том числе, изрекая потертые и пошлые от чрезмерно частого употребления истины, кто занудливо, кто насмешливо, а кто ради самообороны.