Загадать желание

Голоса доносились из сырой полутьмы и смолкли, стоило Арису подойти и сесть рядом, на траву. Разложив коврик, я устроилась на нем, поджав ноги. Смотрела, как Горыныч достает хлеб, и, отчего-то замешкавшись, взяла с его руки хрустящую горбушку, стараясь не коснуться пальцев. В ответ – взгляд, внимательный, настороженный. Смутившись, не зная, куда деть глаза, я вытащила из рюкзака флягу, не заметив, что Арис, как обычно, протягивает мне свою. Ругать себя за поспешность было поздно: Горыныч пил родниковую воду с таким видом, будто в его флягу кто-то налил по ошибке кислого вина. Завинтил блеснувшую в сумерках крышку и долго всматривался в украшавший ее рисунок-клеймо, словно видел впервые. Казалось, он вот-вот спросит: «Что случилось?» Но Арис промолчал. Вынул из сумки упакованную в кулечки и завернутую в лоскуты еду, купленную в аномалии, разложил на полотенце.

Только есть не хотелось, и ужин остался почти нетронутым.

Спрятав наши припасы, чтобы не достались муравьям, Горыныч сидел в нескольких шагах от меня, глядя на равнину далеко внизу. Стебельки трав пытались уцепиться за его руку, да так вяло и несмело, что Арис этого даже не замечал. Солнце уже спряталось, и сумерки сгущались под ветвями, но там, на лугу, было еще светло от ясного сиренево-голубого неба. Подобрав ноги, обхватив руками колени, я наблюдала, как гаснут последние отсветы заката.

«Я люблю тебя, Женька»…

Разве так бывает? Ведь ни знака, ни намека. А тот поцелуй во время дождя – его я себе объяснила нечаянной вспышкой чувств у людей, слишком много времени проведших рядом. Точно так же, как и вчерашнюю ночь можно было объяснить страхом, отчаяньем, от которых я совсем потеряла голову.

Еще сегодня утром я чувствовала себя счастливой, когда лежала с Арисом в обнимку на старом шерстяном одеяле, когда угощала его конфетами и чаем. Но так уж устроен человек, что с наступлением сумерек в голову приходят мысли, от которых при свете дня легко отмахнуться.

Черный силуэт Горыныча отчетливо вырисовывался на фоне неба – широкие плечи, взъерошенные волосы, задумчиво нахмуренные брови. В пальцах – измочаленный колосок: Арис все вертел его, потом выронил. И обернулся. Лица его в темноте нельзя было разглядеть, только глаза едва заметно поблескивали.

Пустошь…

Я вздрогнула. В лесу было тихо, лишь недовольный шепот сочился из густых теней под древесными кронами:

Пустошь. Идем. Пустошь.

«Тише».

Пустошь. Скорее.

«Я не могу идти без остановки. Завтра пойдем. Завтра».

Пустошь! Скорее! Пустошь!

Арис огляделся и потянулся к завернутому в ткань Максимову мечу, но голоса стихли, и бурлящая под землей чернота затаилась, улеглась, соглашаясь подождать до завтра. На этот раз соглашаясь… Неужели каждый вечер придется спорить и уговаривать?

Лес больше не ощущал опасности, а может, не настолько сильно, чтобы это мог почувствовать человек. Чужое оружие так и осталось лежать на земле, спрятанное от посторонних глаз. Где-то над лугом, у самого горизонта, небо заалело, словно вернулось закатное зарево.

Арис поднялся, два шага – и присел рядом.

– Я тебя обидел?

– Нет, – хотелось качнуться, прильнуть к нему, спрятаться от нахлынувшего страха, но теперь это слишком много значило бы и для меня, и для него. – Нет, Арис, я не хочу, чтобы ты думал, будто я обиделась или еще что-то такое. Просто как-то все внезапно…

Угадать выражение его лица в темноте было невозможно, и я опустила голову, уставившись в землю.

– Не знаю, что на меня нашло вчера. Не знаю, как теперь быть и что делать. Никогда не думала, что…

Что я могу вот так, вдруг, броситься в твои объятия и ни чуточки об этом не сожалеть? Что ты можешь быть не только другом, не только спутником, что ты можешь меня полюбить?

Листья шелестели над головой…

«Я люблю тебя, Женька».

– Арис, а ты правду сказал?..

– Кажется, я тебе не врал до сих пор.

– Ты… правда меня любишь?

Он поднял руку, пальцы коснулись моих волос.

– Правда.

Наверное, я хотела услышать другие слова. Но и этого единственного хватило, чтобы сердце кувыркнулось и замерло. И все-таки… я отодвинулась, едва-едва, но Арис заметил и убрал руку. Сел, прислонившись спиной к дереву.

За лугом горело все ярче. Горыныч отвернулся и смотрел туда, но мне сейчас не было дела до пожаров. Хотелось нарушить это неприятное молчание и как-то закончить неудачный, неловкий разговор, но я легла на коврик, подложила под щеку ладонь. Смотрела на темный профиль сидящего под кленом человека и радовалась тому, что сейчас мы – вдвоем, и что вне зависимости от моих сегодняшних слов и поступков, от сомнений и недоговорок – завтра утром Арис все так же будет рядом. Нет, не потому, что любит. Просто потому, что это – Арис.

* * *