ЗАГАДКА ФЕСТСКОГО ДИСКА И ЗМЕЕПОКЛОННИКИ

Тамоанчан. Набор хромосом и рядом два шарика с зажженной жизнью. Еще кое-что я увидел на человеческой шее: как бы часть ожерелья. Однако это было не ожерель, а отрезок чальчиуитля, драгоценного камня. Это из него вырастает дерево. Круг догадок снова замкнулся. Драгоценный камень вновь явился в виде ovum *!

* Ovum – яйцо (лат.).

Я вернулся к символам, помещенным на фоне коры дерева. Они обрели новое значение: вот клетки, а рядом с ними – стрелы, в символике которых содержится и понятие оплодотворения. Эти "снаряды", выпускаемые богами, уже не раз объяснялись как нечто удобряющее, оплодотворяющее землю или живых существ. Так, вероятно, и здесь…

Я сидел над страницей, пораженный ясностью символов, столь просто переданных содержанием рисунка. Я чуть ли не слышал в этот момент жреца, который в залитом солнцем покое у основания пирамиды,' раскрыв.книгу на тростниковой циновке, показывает этот рисунок собравшимся вокруг него адептам священного знания и объясняет его великое значение.

Ни одной лишней подробности, каждая поясняет другие, связана с ними, легко запоминается. Да, это изумительная передача целой лекции, знаменующая обширную ее запись.

Был еще один существенный факт: рассеянные по музеям Мексики и частным коллекциям странные, необъяснимые фигуры, вырезанные из камня и по-испански именуемые yugo – ярмо по их сходству с деревянным хомутом, надеваемым на шею тягловым животным. Их находят по всей Мезоамерике и относят к периоду II-VIII столетий нашей эры. Археологи предполагают, что это ярмо являло собой часть одеяния участников ритуальной игры в мяч.

Не исключено, конечно… Однако мое внимание привлекло прежде всего соответствие их формы "подковкам", различно стилизованных на страницах кодексов. Вдобавок ярма были покрыты плоской резьбой в виде змей или вьющейся ленты, между которыми выглядывали головы людей или животных. Одно наиболее известное ярмо имело изображение Чудовища Земли, именуемого Тлалтекутли – божества, управляющего нижними небесами. Конечно, мог я сказать себе, все дороги ведут в Рим: к небу или к клетке. С ее хромосомами!

Наконец я обратился еще к одному изображению дерева, из другой, на этот раз майяской культуры, более известному как "майяский крест" или "дохристианский крест майя". Его изображения на каменных рельефах были обнаружены в руинах Паленке. Я уже давно знал их по фотографиям, а один из них – на могильной плите верховного жреца, открытой под пирамидой, – стал, надо сказать, нелепо знаменитым. С легкой руки тех, кто трубил о посещении Земли некой экспедицией из космоса, в нем видели изображение ракеты с космонавтом в кабине.

В определенной мере я и сам поддался притягательной силе такой интерпретации рельефа. Причиной тому был "технический" характер стилизации, подобие ее форм конструкциям из металла. Я решил, что обязан увидеть этот рельеф своими глазами. На снимках была изображена только плита, а ведь

ПАЛЕНКЕ

– это обширные руины храмов и дворцов. Я был убежден, что там что-то да проглядели. Нечто такое, что станет ключом к более полному толкованию символов.

Я ехал в темноте, и ветер, обдувая кузов автомобиля, доносил ароматы сухой земли и увянувших трав. Заря угасала на западе неба, там, где, по мифу, Солнце спускалось в Тамоанчан – подземелье, откуда являются люди, где, по-моему, энергия нашего светила проникает в вещество Земли и оживляет его собою.

Кругом – акации и колючие кусты, пение цикад, заглушающее гул мотора, перемигивание светлячков. Все это плыло во мраке вместе с пересохшей равниной, мелькало в уголках глаз.

Я уперся взглядом в ленту асфальта перед машиной. Узкая, с желтыми пучками растений по бокам, она мягкими полудугами завораживала в свете фар то влево, то вправо, то уходила вверх, то скользила вниз, будто ползла по поверхности шаров, выступавших из-под растрескавшейся, словно сухая кожа, земли.

Утомленный многочасовой ездой в пышущей жаром железной коробке, я погружался в какой-то призрачный мир, и мне пришло в голову, что вот, вплетенный в эту извивающуюся ленту, в эту полосу, в эту змею, я как бы втянут, втиснут, поглощен в некий гигантский барельеф, высеченный майя. Ведь извивающаяся лента дороги была постоянным мотивом их искусства. Их стиль питался кривыми линиями, неустойчивыми, размытыми формами, сплетением и путаницей символов, настоящим их клубком.