Загадка Катилины

— Я-то помню, но опять же, почему Клодий был так уверен, что вы разденетесь? Это во-первых, а во-вторых, чтобы совокупиться с женщиной, не требуется раздеваться, достаточно просто приподнять одежды.

Я перевел взгляд со звезд на Катилину, но так как лампа почти уже погасла, я не разглядел его глаз. Губы его, казалось, расплылись в улыбке, но, возможно, мне это только почудилось.

— На самом деле, Гордиан, ты изворотлив, как любой адвокат. Я рад, что против меня говорил этот идиот Клодий, а не ты. Иначе не видать мне спасения. — Он вздохнул. — Во всяком случае, это старая история, о ней уже почти забыли, как и о восстании Спартака. Она годится только для того, чтобы позабавить молодых людей, вроде твоего сына.

— Кстати, насчет Метона…

Опять у тебя недовольный голос.

— Пока ты у меня в доме, я хотел бы, чтобы ты не подрывал моего авторитета главы семейства.

— Разве я чем-то тебя уже оскорбил?

— Ты несколько раз сомнительно отозвался обо мне в присутствии моего сына. Я понимаю, Катилина, что у тебя такая манера общения, но ведь Метон все воспринимает всерьез. Я попрошу, чтобы ты не смеялся надо мной, хотя бы и из добрых побуждений. Не хочу, чтобы меня унижали в его глазах.

После моих слов, произнесенных спокойным и бесстрастным голосом, воцарилась тишина. Я заметил, как Катилина сжал челюсти и посмотрел на звезды. То, что он ничего не ответил, могло свидетельствовать о том, что он обиделся и прикусил язык. Может, я и обидел его. Но жалеть его я не стал.

Наконец, рассмеявшись тихим и мягким смехом, он заговорил:

— Гордиан, — но нет, ты опять подумаешь, что я над тобой смеюсь. Но все равно скажу. Как я могу подорвать твой авторитет, если мальчик прямо-таки обожает тебя? От такого почитания любые насмешки отскакивают, словно камешки от скалы. Но все равно я прошу у тебя прощения. Я гость в твоем доме, а вел себя так, словно нахожусь у себя и не обращаю внимания на твою чувствительность. Это грубо с моей стороны, не говоря уже о недомыслии. Поверь, я серьезно говорил, что люди иногда не понимают истинных моих намерений. Если бы я научился поступать всякий раз наоборот, тогда все бы остались довольны.

Я уставился на него в темноте, не понимая, чувствовать ли себя оскорбленным или простить его, смеяться над ним или бояться его.

— Если я тебе иногда не доверяю, Катилина, то только потому, что ты говоришь загадками.

— Загадками люди говорят, когда не могут придумать ничего другого.

— Ты немного циничен, Катилина.

Он опять рассмеялся, на этот раз как-то горько.

— Опять же, находясь в безвыходной ситуации, человек часто прибегает к загадкам как к последнему убежищу. Кто такой Цицерон, а кто я? Нет, не отвечай. — Он помолчал, а потом продолжил: — Я понимаю, что между тобой и Цицероном пробежала какая-то кошка.

— У нас всегда с ним были кое-какие разногласия. Я и не скрывал этого.

— Ты не единственный, кто разочаровался в нашем консуле. Годами Цицерон демонстрировал свою независимость, свою приверженность реформам — этакий выскочка из Арпина. Но когда настал его черед бороться за место консула, он понял, что сторонники реформ почти что у меня в руках, и тут он, не медля ни мгновения, перебрался в противоположный лагерь и стал марионеткой в руках наиболее реакционных кругов Рима. От такого скачка у любого бы закружилась голова, но он так и продолжал разглагольствовать, не остановившись ни на секунду. Другие бы удивились такому превращению, но я предвидел это с первых дней его кампании. Это человек, который поступится любыми принципами ради должности. Все его более или менее чистосердечные сторонники — вроде Марка Целия — давно уже покинули его и оставили на милость олигархии. А у оставшихся не больше принципов, чем у него. Они просто тянутся к власти, как цветы к солнцу. Весь прошедший год в Риме был чистым фарсом.

— Меня не было в городе.

— Но ты ведь иногда приезжал в Рим?

— Совсем не приезжал.

— Я и не порицаю тебя. Гадкое место, город без надежд. Олигархия победила. На лицах людей написано смирение. Вся власть находится в руках кучки семей, и они ничем не поступятся, чтобы удержать ее. Какая-то надежда появилась в связи с законопроектом Рулла, но Цицерон сделал все возможное, чтобы отклонить его.

— Прошу тебя, Катилина! Целий наверняка сказал тебе, что от разговоров о политике мне не по себе — меня словно пчелы жалят.

Хотя в темноте и не было видно лица моего собеседника, но я чувствовал, что он пристально смотрит на меня.

— Странный ты человек, Гордиан. Ты ведь пригласил в свой дом кандидата на консульство, значит, разговоры о политике неизбежны.

— Ты сам сказал, что приехал сюда, чтобы отдохнуть от политики.

— Так и есть. Но мне кажется, что я не единственный здесь задаю загадки.

Он сидел в темноте не шевелясь и смотрел на меня.