Загадка Лейтон-Корта

– О! Я подумал, что вы, должно быть, заранее подсчитываете добычу, – произнес мистер Шерингэме, не вынимая огромной трубки изо рта. – А какой ваш рекорд, Уильям? Я полагаю, он насчитывает тысячи особей. Ну что же, это, без сомнения, довольно интересное дело для людей, предпочитающих спокойное занятие. Как, например, собирание марок. Вы когда-нибудь собирали марки, Уильям?

– Неа… – ответил садовник, мрачно уставившись на червяка. Уильям не принадлежал к числу людей словоохотливых.

– В самом деле? – с интересом заметил его собеседник. – А я когда-то от них просто с ума сходил. Мальчишкой, конечно. В общем-то я с вами согласен, это на самом деле глупое занятие. Ага! Ранний червячок! – оживленно продолжал он. – И вопреки всем правилам и своим обязанностям он отказывается служить кормом для ранних птиц! В высшей степени непрофессиональное поведение! Пожалуй, Уильям, этот червячок может служить уроком для всех нас… Стоит только хорошенько подумать, в чем этот урок заключается. Когда у меня будет достаточно времени, чтобы должным образом заняться этим вопросом и докопаться до сути, я вернусь и вам сообщу.

Уильям что-то угрюмо пробормотал. В мире существовало много вещей, которые он не одобрял, но в особенности самодовольство Роджера Шерингэма. Смех также не был привлекателен для этого сурового материалиста и уничтожителя тлей.

Высшая степень неодобрения, проявленная Уильямом, оставила Роджера Шерингэма совершенно спокойным. Глубоко засунув руки в карманы своих невообразимых серых фланелевых брюк, он не спеша двинулся по дорожке среди куртин чудесных роз, беззаботно отравляя аромат раннего утра зловонным дымом своей странной трубки, зажатой в углу довольно широкого рта. Презрительное и крайне выразительное фырканье рассерженного Уильяма осталось незамеченным – Роджер уже полностью забыл о его существовании.

Многие считают восемь часов утра самым чудесным временем дня: воздух только начинает прогреваться и не сжигает растений, как это иногда бывает одним-двумя часами позднее; к тому же всюду: на листьях, на цветах – еще достаточно сверкающей росы, чтобы предоставить поэтам возможность порассуждать о ней, не заставляя при этом ради вдохновения подниматься с постели в шесть часов утра. Вопрос вполне достойный тщательного изучения.

Именно этим мистер Роджер Шерингэм как раз и занимался в тот момент, когда началась наша история.

Нельзя сказать, что Роджер Шерингэм был поэтом. Ни в коем случае! Но он был прозаиком, что ничуть не лучше! А писатель должен знать точно, как выглядят розы летним утром в восемь часов, да и много чего другого, что есть на свете! Роджер и был занят тем, что мысленно освежал свои заметки по этому вопросу.

Пока он так занят, давайте поменяемся с ним ролями и займемся изучением его самого. Нас вами много раз придется встречаться с ним в ближайшем будущем, а первое впечатление, как известно, всегда крайне важно.

Пожалуй, прежде всего, даже еще до того как мы приступим к описанию его внешности, следует обратить внимание на неудержимую, бьющую через край энергию этого человека. Роджер Шерингэм явно относится к разряду тех чрезвычайно динамичных людей, которые каким-то образом за одну минуту успевают пережить так много, что другим на это понадобилось бы по крайней мере две минуты. Что бы он ни делал, он все делал так, будто именно этим намеревался заниматься всю жизнь. Увидев его теперь, когда он обозревает розы, вы бы подумали, что этот человек старается что-то запомнить наизусть, с таким неподдельным увлечением он вглядывался в цветы. Во всяком случае вы готовы заключить пари, что мистер Роджер Шерингэм теперь может точно сообщить, сколько розовых кустов на каждой куртине, сколько цветков на одном растении и сколько тлей на каждом их них. Трудно сказать, было ли это естественной, врожденной наблюдательностью или профессиональной выучкой, однако Роджер Шерингэм несомненно обладал ею в высшей степени.

Роджер Шерингэм был немного ниже среднего роста и коренаст; с лицом скорее круглым, чем удлиненным, и серыми проницательными глазами, в которых вспыхивал насмешливый огонек. Бесформенные брюки и сомнительного вида норфолкская куртка[2] свидетельствовали об эксцентричности и пренебрежении к принятым условностям, которые казались несколько преднамеренными, чтобы выглядеть естественными, не впадая в позу. Большая с коротким мундштуком трубка казалась его неотъемлемой частью. Добавьте к этому, что лет ему было более тридцати и менее сорока; что в школе он учился в Винчестере, а в университете – в Оксфорде и что он испытывал (во всяком случае, по его собственным словам) глубочайшее презрение к своей читающей публике, которая, по мнению его издателей, была на удивление многочисленной, – и вот Роджер Шерингэм, эсквайр, к вашим услугам!