Загадка острова Раутана

В отчаянии стоял Дрововоз на причале и плевал на каждую проплывающую мимо льдину. Он вытащил и пересчитал деньги: на обратный путь не хватит. Пойти на поиски Гусятникова? А что он скажет в милиции? Что они сбежали от Ксаныча, а теперь и шагу не могут ступить без провожатого?

Из облаков с нарастающим гудением вывалился самолет и стал падать на домик штаба ледовой проводки. Степа с интересом смотрел на него: ну и пике!

А у штаба с таким же, если не с большим интересом за самолетом следили три пары глаз: Эдьки, Василька и их нового знакомого — Миши. Василек, почесывая за ушами умницу Ладу, часто оглядывался: не видно ли Дрововоза.

Дело в том, что они уговорили Мишу помочь им сделать съемки здесь, в городе, пользуясь его кинокамерой, а за это, как сказал важно Эдька, «мы научим тебя современным приемам киноискусства». Миша с радостью согласился. Но Эдька, выведенный из себя беспрерывным нытьем Дрововоза, предложил Васильку ничего не говорить Степе: пусть помучается. К тому же они извлекали из его нытья немалую пользу: каждый вечер Дрововоз чуть ли не со слезами на глазах рассказывал, что нового он увидел и как бы он это снял. Раньше Степа не особенно делился с другими своими творческими планами — скуповат был на Обмен опытом, боялся «конкуренции». А теперь кого бояться — камеры все равно нет. И Дрововоз давал волю своему творческому воображению. Эдька и Василек потихоньку мотали все это на ус, и на следующий день многое из того, что бубнил им Дрововоз, шло в съемку, только автор ничего не знал.

Вот и сейчас они стояли у штаба ледовой проводки, и Миша под руководством Галкина снимал зеленый домик с тремя мачтами, над которым сплелось кружево антенн.

— Гудит, — вдруг сказал Василек.

Из штаба вышел пожилой человек в черной блестящей куртке и стал смотреть в небо. Раскосые глаза его чуть щурились.

— Капитан ледовой проводки Елисеев, — толкнул Эдьку локтем Миша.

— Снимай скорее! — задышал тот. Миша застрекотал кинокамерой. Капитан не обращал на них внимания и смотрел в небо.

Серебристый самолет с ярко-красным носом так стремительно спикировал на штаб, что Василек присел от испуга. Но над самым штабом самолет выровнялся. А на гальке перед крыльцом, подскакивая, звонко билась серебряная рыбка.

— Вымпел сбросили, — пояснил Миша. — Там карта ледовой разведки.

И он покраснел. Он краснел каждый раз, когда ребята обращались к нему за разъяснениями, — наверное, от удовольствия, от сознания того, что он такой незаменимый человек. Миша действительно все знал о Чукотке, о Севере.

— Вот это точность! — вырвалось у Эдьки. Капитан Елисеев подобрал вымпел и улыбнулся, услышав его слова.

— Это пилот Цуцаев, — сказал он. — Точно кидает!

— Мы же его знаем! — затараторили наперебой ребята. — Вместе сюда летели.

Капитан еще раз улыбнулся и скрылся в штабе. Вскоре он вышел снова и махнул рукой. Стоявший поодаль «газик» зарычал. Елисеев повернулся к ребятам.

— Едем на аэродром? — спросил он. — Там ваш старый знакомый сел, — он сделал ударение на словах «старый знакомый».

Эдька первым молча рванулся к машине. За ним с топотом мчался Василек.

— Быстрей, быстрей! — замахал из кабины Эдька стоявшему в нерешительности Мише. — Садись, поедем знаменитого полярного летчика снимать. Ну, что же ты?

Миша подошел к машине. Он никогда не лез вперед, и это вызывало уважение. Елисеев ласково подтолкнул его.

И вот по автостраде, ведущей на аэродром, летел, разбрасывая гальку и песок, «газик». Сгрудившись в крытом кузове машины, ребята смотрели, как по сторонам мелькают зелено-рыжие мхи тундры. Василек убивался:

— Эх, Ладу оставили! Что она делать будет?

— Пойдет в интернат, сторожиха накормит ее, — успокоил его Миша. — Да ведь мы ненадолго.

— Все равно — нельзя такую умную собаку оставлять одну. Вдруг она что-нибудь придумает такое… — он неопределенно пошевелил пальцами, и все засмеялись.

Палатка начальника геологического отряда была просторной, с широким дощатым столом, заваленным камнями, которые назывались образцами.

Светке и Леньке нравилось жить в этой палатке — здесь всегда шли интересные разговоры, из которых они узнавали много нового. Спали они в теплых оленьих мешках. Каждый день приходили и уходили люди — усталые, пропахшие тундрой, заляпанные грязью. Они приносили новые образцы. Начальник отряда, звали его все Ник Палыч, хватал каждый камешек так, словно это был золотой слиток, и тогда круглые маленькие глаза его за круглыми очками на буром от загара лице вспыхивали ярким голубым огнем. Разговаривая, он то и дело вскакивал и бегал по палатке, в которой ему было явно тесно, и каждый раз, когда он подбегал к выходу, казалось, что он рванется и побежит прочь, в тундру.

Появление Светки и Леньки нисколько его не удивило. Он писал, наклонившись так, что носом почти касался густо исписанных листков. Перед ним на столе лежали две кучки камней — Ник Палыч брал камешек из одной кучки, быстро, по-птичьи осматривал его и переносил в другую.

— Мы… из киностудии, — робко сказал Ленька, останавливаясь на пороге.