— Я забыл тебе их отдать, — пояснил он, — это твои.
— Ну что, Костаке, разве не правда, что домнул Феликс прекрасный молодой человек, как я тебе и говорил?
— Пре-е-екрасный! — подтвердил старик. — Он и Отилия — мои дети.
— У тебя, Костаке, есть и хорошие и слабые стороны, — говорил Паскалопол. — Ведь мы знакомы столько лет. Тот, кто тебя не знает так, как я, мог бы сказать, что ты равнодушен к детям, на самом же деле ты любишь их. Но мало любить детей, Костаке, нужно сделать их жизнь прекрасной, дать им все блага, какие только можешь. В их возрасте рождается столько всяческих желаний, и то, чего они лишены сейчас, они уже не восполнят никогда. Я вспоминаю, Костаке, как ребенком я хотел пойти в цирк, где давали не помню уж точно какую программу. Почему меня не пустили, тоже не помню, но в тот день жизнь в моих глазах лишилась всякого смысла. Потом я был в цирке, в том же самом цирке, только немного позже, видел всю программу, но чувство неудовлетворенности не прошло. Мои товарищи, которые ходили туда раньше меня, рассказывали, как назло, о том представлении, на котором я не присутствовал, настолько красочно, что сожаление, что я его так и не видел, сохранилось на всю жизнь. Это, Костаке, все равно, как если бы девушка, которую я так желал в двадцать лет, вдруг была бы мне чудом отдана сейчас. Слишком поздно. Приятнее вспоминать о прошедшем счастье, чем после того, как минует твоя безрадостная, молодость, получить то, чего не имел вовремя. Ты любишь Отилию, в этом нет сомнений, и она тебя любит. Я клянусь тебе здесь, перед нею, что она никогда не жаловалась. До сих пор ей и не на что было. Но подумай о том, что я тебе как-то говорил, не то я украду ее у тебя. Она мне тоже нужна.
Феликс сразу же нахмурился, но Паскалопол заметил это и, слегка наклонившись над столом, хлопнул его ладонью по руке. Не бойтесь, я всегда уважал права молодости. Вы мне так же нравитесь, как и Отилия.
Дядя Костаке не рассердился на это ласковое нравоучение, прочитанное Паскалополом, он только покачал головой и в конце концов, сделав таинственные глаза, проговорил:
— У меня есть собственные планы в отношении моей Отилии!
Отилия принялась упрашивать и дядю Костаке и Паскалопола не строить никаких планов в отношении ее, потому что ей, как она сказала, ничего не нужно, кроме того, чтобы «папа» был здоров, а также и потому, что ей «суждено» умереть молодой, прежде чем она разочаруется в жизни. Наоборот, она думает, что «папа» должен быть более снисходителен к Аглае, ведь она как-никак его сестра. Зашла речь о Симионе, и дядя Костаке, припомнив все случившееся, так разволновался, что был не в силах что-нибудь сказать. Паскалопол изложил свою теорию: