Загадка Отилии

Девица рассеянно посмотрела на него и стала, фальшивя и сбиваясь, наигрывать «Осеннюю мечту». Тощий студент фамильярно перегнулся через плечо музыкантши и при явной ее благосклонности прильнул к ее щеке. Другая девица спрыгнула с подоконника и стала вальсировать.

— Танцуете? — спросила она Стэникэ.

— Молодость, молодость! Я как будто снова стал студентом! — воскликнул Стэникэ, многозначительно по­глядывая на дядю Костаке и пускаясь вальсировать со; студенткой.

Медичка через плечо Стэникэ спросила старика:

— Дедушка, у вас нет еще сигаретки?

Испуганный старик, выпучив глаза, ничего не отве­тил, когда же она отвернулась, бросился к двери и исчез.

— Где же старик? — бесцеремонно спросила девица.— А что, дед очень обидчив?

Даже Стэникэ понял, что она хватила через край, и сделал девице знак, чтобы она замолчала. Шепотом он сказал ей:

— Дядюшка мой немножко болен, не нужно его раз­дражать.

— Что правда, то правда, будьте уверены, — бросила девица равнодушно. — У него такое воспаленное горло, просто ужас. Долго он не протянет.

— Серьезно? — спросил Стэникэ, скорее заинтересо­ванный, чем испуганный или возмущенный ее цинизмом.

— А вы, домнул Феликс, — заговорила девица, сидев­шая за фортепьяно, — как мне кажется, неважно себя чув­ствуете с нами. Вы целомудренны и не выносите женского общества?

— Да нет, нет, — машинально забормотал Феликс.

— Что вы говорите! — подпрыгнул Стэникэ. — Мой двоюродный брат не переносит женщин? Тю-тю! Да он потрясающий сердцеед! Если бы я вам сказал, сколько у него на счету, вы бы переменили о нем мнение.

— А вы болели когда-нибудь? — самым серьезным то­ном спросила девица за пианино.

Все покатились со смеху (надо отдать Стэникэ долж­ное, он смеялся сдержаннее всех), а Феликс застыл, ока­менев, не в силах ничего понять.

— Ах, милашка, какие он сделал глаза! — проговорила девица, задавшая вопрос, словно Феликс в своем соб­ственном доме был чудаком, над которым все потеша­лись. — Il faut absolument le dйniaiser [23].

Французская фраза еще больше оскорбила Феликса: он заподозрил, что девица рассчитывает на его невежество. Он почувствовал ненависть ко всем и задрожал от возмущения, когда заметил, что тощий тип, поискав глазами, сунул окурок в подсвечник на рояле. Девица заиграла «Ты никогда не узнаешь».

— Котик, — сказала она, оборачиваясь к тощему студенту, — эта песенка очаровательна.

И они без всякого смущения поцеловались долгим, вызывающим поцелуем.

— Вы целуетесь? — удивилась другая девица.—Это пре­дательство, домнул Рациу, — обратилась она к Стэникэ.

Тот, возбужденный, вытянулся по-военному и, пожа­луй, поддался бы на демонстративное проявление распут­ства этой девицы, если бы не услышал, как хлопнула дверь: Феликс выбежал из комнаты.

Юноша действительно страдал. У него было такое ощущение, что они осквернили алтарь, надругались над образом Отилии. Когда он проходил мимо открытого окна, ему послышались слова: «Я ведь не знала, что он рассердится». Феликс был настолько взволнован, что ему хотелось только куда-то бежать/и бежать. С непокрытой головой шагал он по улице и вдруг услышал, как его окликает Вейсман. Поравнявшись с Феликсом, тот сму­щенно заговорил:

— Я в этом совсем не виноват, клянусь моей любовью. Я с ними вовсе не знаком, знаю только в лицо. Это Стэ­никэ нас всех собрал. Он сказал, что его беспокоит твоя меланхолия, что ты испытал большие разочарования в любви и он хочет тебя развлечь, включив в настоящую студенческую жизнь.

Феликс попросил Вейсмана оставить его одного и долго еще бродил по пустынным улицам квартала Антим, пока не вышел наконец на улицу Раховей. Когда он, успо­коившись, вернулся домой, в комнате, где стоял инстру­мент, уже никого не было. Но наверху у себя он застал Стэникэ. Этот наглец начинал его раздражать.

— Любимейший мой Феликс,— заговорил тот с пафо­сом, — прошу принять мои самые торжественные изви­нения. Для этого я и ожидал вас здесь. Вы были правы, невероятно правы. Этих типов я выпроводил немедленно, дав им понять, что здесь не подобает так себя вести. Я сам, клянусь вам, был введен в заблуждение. Они мне наговорили, что знакомы с вами и так далее, и тому по­добное. Если бы я знал, я бы их не привел. Но, боже,— возмущался он, — какая распущенность, какое отсутствие воспитания! И это новое поколение! Ведь в мои времена девушки были святыми. Разве Олимпия могла бы так кривляться! Я обожал, я боготворил и не смел прибли­зиться к ней, пока ее мать не передала мне ее своими собственными руками (в действительности — и Феликс это знал — все было совсем по-другому). И это интелли­генция! Позор! Правда, Отилия тоже интеллигентка, но что это за девушка, какая деликатность! И когда я под­смеиваюсь, что вы женитесь на Отилии, я ведь просто вы­ражаю свое сокровенное желание: действительно, возьмите ее в конце концов. Да, вы юноша с чистой душой, а она подобна лилии. Женитесь и будьте счастливы.