Загадка Отилии

Неудача сделала Стэникэ романтиком. Он впал в ме­ланхолию, поскольку ему казалось, что им испытаны все чувства, которые выпадают на долю человека, преследуе­мого судьбой. Смутная мысль избавиться от Олимпии и попробовать жениться на другой с помощью родственни­ков, теперь уже предварительно все проверив, часто посе­щала его. Ему не нравился даже темперамент Олимпии. Однако он ни в чем не мог ее обвинить, хотя его идеалом была живая, общительная женщина, которую он понимал бы, как Отилию, или готов был извинить, как Джорджету. Ему бы хотелось иметь рядом подругу, которая «подхле­стывала» бы его. Но чтобы избавиться от Олимпии, ну­жен был развод. Разводиться же без веского повода, по его понятиям, было подлостью. Олимпия была «матерью его умершего ангелочка». Нет, это было невозможно. «Не может быть родины без супружеской верности», — так го­ворил он всем и в то же время придумывал и с удоволь­ствием рисовал перед собой различные сцены, которые могли бы служить поводом для развода, находя в этом своеобразное утешение. Например, он возвращается до­мой и застает Олимпию в объятиях другого. Эта сцена волновала и трогала его, когда он мысленно представлял ее себе. Ему казалось, что именно в этом, в предчувствии подлости Олимпии, и кроется причина его антипатии. Он, человек будущего, которому делали блестящие предложе­ния, поступил как романтик, взяв «по любви» беспридан­ницу, дочь бедных родителей, вступил в конфликт со своей собственной семьей, чтобы потом оказаться опозоренным. Эта гипотеза прекрасно выглядела в его воображении. Но смиренная Олимпия не обманывала его, и Стэникэ иногда даже чувствовал укол совести, что мог заподозрить такую добродетельную жену. Вторая гипотеза, мерещив­шаяся ему, заключалась в том, что Олимпия, угадав его недовольство, призывает его и начинает следующий разго­вор: «Стэникэ, ты не создан для такой жизни. Тебе нужна великосветская женщина с деньгами, которая помогла бы тебе сделать карьеру. Пока у нас был ребенок, я молчала. Теперь я вижу, что дальше так продолжаться не может. Я не хочу, чтобы из-за тебя моя совесть была неспокойна. Я буду жить с Аурикой. То немногое, что мне нужно, чтобы прожить, у меня есть». И Стэникэ, опять-таки в воображении, пытается патетически протестовать: «Нет, нет, нет, я не могу тебя покинуть! Для меня ты вечно останешься матерью нашего ребенка, нашего Релишора.

О, если ты несчастна со мной, тогда, конечно, я принесу себя в жертву, ради твоего счастья я отступлю на задний план. Но ты не думай, что я тебя брошу. Нет, я и впредь буду выполнять свой святой долг и на расстоянии буду охранять тебя». Стэникэ так часто упивался этими приду­манными сценами, что стал чувствовать себя мягкосердеч­ным, жертвой своей же доброты. Достигнув воображаемой свободы при помощи одного из этих способов, Стэникэ начинал строить величественные планы будущего, пред­ставлял себе, что его новая жена будет либо «искушен­ной» женщиной, либо старше его, но со значительным со­стоянием. Он не отказывался и от Джорджеты. Она обла­дала красотой и обширными связями, которые не столько позорили ее, сколько могли быть полезны, а также и бле­стящими возможностями «подхлестывать» его. Правда, Джорджета не отвечала его представлению о святой жен­щине. Но если подспудно (в чем он даже себе не призна­вался) его привлекали именно ее качества куртизанки, то мысленно он убеждал себя, что совершит подвиг — «под­нимет Джорджету до своего уровня».

Стэникэ досадовал именно на то, что Олимпия не из­меняла ему и не предлагала развестись. Она смотрела на него иронически и подозрительно и сама старалась сле­дить за его ночными похождениями.

В день, когда по православному календарю значился праздник святой мученицы Агриппины (впрочем, это был рабочий день), Стэникэ вспомнил, что у него есть тетка Агриппина, которую он привык ежегодно навещать. Чтобы отвлечься от своих многотрудных занятий и получить новый заряд бодрости от общения с сородичами, Стэникэ, ничего не говоря Олимпии, рано утром отправился в го­род и на улице Раховей сел на конку, которая шла по улице Мошилор. Он сошел у заставы Мошилор и зашагал по шоссе Михай Браву к улице Фундэтура Васелор. Пройдя мимо бочек и разных инструментов бочарного ремесла, вы­ставленных перед лавочниками, мимо груд домотканых ковров, мимо лавок, торговавших шерстяными изделиями и одеялами, он вышел к тупику, сделав крюк по улице Ва­селор и улице Машиний, чтобы хорошенько обдумать, как поздравить старуху. Тут он сообразил, что ничего ей не несет. Он пошарил по карманам, нашел несколько лей, скривил рот и вернулся к заставе. Там он разыскал