Загадка Отилии

кондитерскую, где и потребовал пакетик жареных американ­ских орехов и несколько сушек с маком, которые так вкусно хрустят на зубах и похожи на звенья цепи. Все это любила тетушка Агриппина. Стэникэ опять вернулся на улицу Фундэтура Васелор, на этот раз прямой дорогой, и остановился перед двумя довольно большими одноэтаж­ными домами с облупившейся штукатуркой, стоявшими по сторонам огромного пустыря, словно две сторожевые будки у входа на площадь перед королевским дворцом. В од­ном из этих домов, заброшенных, но еще довольно внуши­тельных, были лавки, как об этом можно было догадаться по запертым ставням. Форма окон и широкие, словно при­лавок, деревянные подоконники свидетельствовали о том, что здесь помещалась пекарня. Между двумя этими домами предполагался забор, но стояли только одинокие ворота, и то не посередине. Весь этот «ансамбль» напоминал постоялый двор и был окружен старыми постройками с вместительными на вид помещениями. В глубине этого прямоугольника тянулась галерея, воздвигнутая на стол­бах и впоследствии застекленная. Пустырь был завален бочками, клепкой, короткими дубовыми досками, камы­шом, потому что в одном из домов проживал бочар. Тут же стояли крытые рогожей крестьянские телеги. В углу кто-то подковывал лошадь, поставленную в станок, сде­ланный из трех брусьев. Здесь же под навесом была обору­дована кузница. Стэникэ вспомнил, что во времена его детства двор всегда загромождали хлебные фургоны. Тетка Агриппина, сестра его матери, была тогда замужем за хо­зяином пекарни. Весь этот двор принадлежал ей, и Стэ­никэ играл с ее детьми, своими двоюродными братьями и сестрами, прячась по разным помещениям, где хранились мука и зерно. Работники разрешали им входить туда, где месилось тесто, и делали для каждого по маленькому хлебцу. Даже сейчас Стэникэ почудилось, что запахло свежеиспеченным хлебом.

«Чего доброго, кто-нибудь снова открыл здесь пе­карню», — подумал он. Однако тут же догадался, что это пахнут баранки у него в кармане.

— Как пролетают в трубу состояния! — недовольно пробормотал он. — Ведь все это принадлежало Агриппине, а теперь она снимает комнату в одном из своих же домов. У меня были дьявольски богатые родственники, а я беден, когда мог бы быть миллионером.

Все, что бурчал про себя Стэникэ, было правдой. Агриппина продала дома, чтобы вырастить потомство, и теперь жила на то, что ей регулярно выдавали дети и дру­гие родственники. Однако из своего дома уезжать она не хотела. Ей нравился Обор. В глубине двора Стэникэ за­метил две роскошные коляски. Он поискал глазами и уви­дел одного из извозчиков.

— Эй, Василе, это мой двоюродный брат Панаит при­ехал?

— Приехала только барыня, — пояснил извозчик. «Конечно, — сказал себе Стэникэ, — хорошо, когда дети пролезли в верхи».

Панаит был директором одного из больших сахарных заводов и сенатором при консервативном правительстве. Стэникэ поднялся по лестнице на застекленную галерею, открыл дверь и очутился в небольшом зале, где стоял гу­стой запах гороха и жареного кофе. Он тихо постучался в огромную дверь, покрашенную так давно, что краска на ней вздулась пузырями и полопалась, и вошел. То. что он увидел, не было для него неожиданностью: комната, ка­завшаяся в высоту больше, чем в ширину, была полна народу. Сначала Стэникэ подошел к креслу с очень высо­кой спинкой, в котором сидела старуха с квадратным лицом и острым, словно приставленным к нему, треугольником подбородка. На голове у нее был ночной чепец, разукра­шенный лентами. Бельмо на глазу заставляло ее глядеть как бы искоса. Она все время улыбалась.

— Целую ручку, тетушка, — громко проговорил Стэ­никэ, чмокая руку старухи, — желаю всего наилучшего, чтобы тебе пережить и похоронить всех нас.

— Нет уж, избави боже! А что это так пахнет све­жим хлебом? Словно бы печь открыли.

— Ну чем же еще может пахнуть? — смеясь, произ­нес Стэникэ.—Я принес тебе традиционные баранки. Что может принести такой бедняк, как я, опустившийся до ба­ранок! А вот и орехи.

Старуха обрадовалась, взяла баранки и принялась их грызть.

— А ну посмотрим, кто тут еще есть? — продолжал Стэникэ, поднимая голову.

На старинной высокой и широкой кровати без спинок, наподобие деревенских постелей, заваленной валиками и подушками, сидели, тесно прижавшись друг к другу, пять девушек разного возраста, от пятнадцати до двадцати лет. По их нарядным, даже роскошным платьям и по цветущим лицам было видно, что они ведут беззаботную жизнь. Это были внучки Агриппины, дочери ее детей, людей очень бо­гатых, нанимавших для своих чад гувернанток. Но они не стыдились являться к Агриппине. Впрочем, родители даже обязывали их хотя бы раз в год наносить ей визит. Девушки пересмеивались и грызли горох, перемешанный с орехами, доставая его из какого-то сосуда, похожего на тяжелый медный кубок.

— Как поживаешь, Лили? Как дела, Лючия? Что по­делываешь, Лика? — фамильярно заговорил самодоволь­ный Стэникэ, помахивая им рукой.

— Хорошо, дядюшка, что-то ты к нам не заходишь.