Загадка Отилии

— Послушай, Тоадер, почему вы не бросите возиться со всякой дребеденью? Все мельница, да поместье, да са­харный завод! Только богатство да богатство. Есть в мире и другие блага — моральные, например. Люди раз­виваются, становятся утонченней. А ты хочешь отдать эту жемчужину в руки человека, который будет ходить с головы до ног в отрубях. Послушай, у меня есть замечательный мальчик, подлинное сокровище, стыдливый, как девушка, умный, с большим будущим, из прекрасной семьи, сын, прошу заметить, доктора Сима. А кто не слышал о докторе Сима? Он, как и отец, занимается ме­дициной, уже на третьем курсе (Стэникэ нарочно при­врал). И состояние у него порядочное. Знаешь, его даже профессора побаиваются, он пишет книги и будет самым великим врачом. Уж он, конечно, попадет и в университет и в Академию. А красив необыкновенно! Были бы у меня дочери — двух бы отдал разом. А ты знаешь, сколько за­рабатывает крупный врач? Колоссально! А что он делает? Послушает тебя немножко здесь, немножко там — и плати денежки. А потом — какая честь: жена доктора Сима, про­фессора Сима! Ты поднимешь уровень семьи, а то я устал от помещиков и директоров фабрик. Породнимся, черт возьми, с Эминеску [26]. Доктор — это именно то, что тебе нужно.

— За глаза я ничего не могу обещать! — с комической серьезностью сказала Лили.

— Знаешь, ты мне нравишься! Когда ты его увидишь, в обморок упадешь. Девушкам он может вскружить го­лову в один момент. (Стэникэ почувствовал, что противо­речит сам себе, и постарался смягчить свои слова). Я хочу сказать — кружит голову без всяких последствий, ведь он серьезный молодой человек. Препятствие только в од­ном: а вдруг он сам не захочет? Но я уверен в его тонком вкусе. Когда он тебя увидит, быть не может, чтобы ты ему не понравилась. Знаешь, этот мальчик находится не­множко под моим моральным руководством, я направляю его в жизни, так что он меня слушается, поддается вну­шению. Давай устроим встречу...

— Устраивай, — проговорил Тоадер, — это ничему не помешает.

Стэникэ нахмурил брови, как будто глубоко заду­мался, потом решительно заявил:

— Договорились. Вскоре я вас извещу. Останови, по­жалуйста, я сойду здесь.

Коляска, запряженная парой прекрасных лошадей, подъехала к церкви святого Георге. Стэникэ протянул руку своему спутнику и как бы мимоходом, ничуть не стесняясь, сказал:

Слушай, Тодерицэ, дай-ка быстренько мне не­много деньжат, а то процессов у меня маловато. Пополь­зуюсь и я доходами сенатора.

Тоадер быстро вынул скомканную бумажку, которую держал наготове, и, улыбаясь, протянул Стэникэ, не вы­разив никакого неудовольствия и без всякой торжествен­ности. Тот взял деньги, спрыгнул на тротуар и без даль­нейших церемоний, помахав им обоим рукой, зашагал на улицу Липскань. Пройдя метров сто, он вынул бумажку из кармана и посмотрел на нее. Это был банкнот в сто лей. А Стэникэ без всяких оснований мечтал получить тысячу!

— Извольте, — зло проговорил он, — выбросил сотню, как я бы выбросил бан. Легко ему достаются денежки!

Купив в кондитерской пирожных, Стэникэ направился домой. Все время раздумывая о браке, он постепенно вос­пылал чувством к Олимпии. Руку, которую он виновато снял с талии Лили, ему хотелось законно протянуть своей жене. Ему казалось, что он понимает ее. Высокие чувства не могут произрастать среди бедности. Олимпия тоже женщина, ей нужна роскошь, платья, меха. Правда, тут не его вина — женщина должна иметь приданое, но и она не виновата, что у нее бесчувственные родители. Какая разница между девушками из его рода и из семьи Туля! Нищета делает человека мрачным, желчным. Бедная Олимпия! Хорошо бы иметь коляску, одеть Олимпию, как королеву. С такими благородными чувствами Стэникэ вошел в ворота своих «владений», отворачиваясь, насколь­ко это было возможно, от низенького покосившегося фаса­да. Он хотел пройти под деревянную маркизу, прилеплен­ную в виде навеса над парадной дверью, но раздумал и направился к черному ходу со стороны кухни. Он прого­лодался, и ему нетерпелось узнать, что готовится на обед. Кухня была закрыта и пуста. Через окно он увидел по­тухшую плиту и ощутил первое недовольство. С черного хода он проник в столовую. Стол не был накрыт. Олим­пию он разыскал в спальне, она сидела одетая для выхода в город и рассматривала себя в зеркало.

— Вот ты где! — воскликнул Стэникэ, стараясь ка­заться веселым.

Спокойными, почти прозрачными глазами посмотрела на него Олимпия. Стэникэ протянул ей пакет с пирож­ными.

— Вот, любимая, я решил оказать тебе маленькое внимание. Стэникэ не забывает о тебе.

— Что это ты принес? — спросила Олимпия.

— То, что ты любишь, — пирожные с кремом.

— Очень хорошо! — без всякого энтузиазма одобрила она.

Охваченный каким-то сентиментальным чувством, Стэ­никэ сел сзади нее и, повернувшись лицом к зеркалу, выставил свою усатую физиономию из-за прически жены, обняв ее за талию.

— Дорогая моя Олимпия, то, что я вижу, все боль­ше и больше укрепляет меня в убеждении, что нет ни­чего выше таинства брака. Вечная любовь, ради которой отказываешься от родины, богатства, почестей.