Загадка Отилии

— Я не хочу женить тебя на Лили и передаю только то, что утверждает Стэникэ. Судя по всему, он считает, будто я являюсь препятствием между тобой и Лили. По правде говоря, девушка очень мила и была бы для тебя неплохой партией. Тем не менее я не сваха и посему счи­таю вопрос исчерпанным.

— Отилия! — проговорил Феликс, сжимая ее руки.— Ты мне веришь, когда я говорю, что люблю тебя?

— Верю.

— Я тебя спрашиваю очень серьезно: ты меня лю­бишь?

— Да!

— Тогда почему ты ведешь себя так странно? Почему ты всегда держишься так, словно хочешь избавиться от меня? Я был бы тебе очень признателен, если бы ты от­кровенно сказала, что не любишь меня.

— Я не могу этого сказать, потому что я действительно люблю тебя.

— Тогда... тогда хочешь, мы поженимся?

— Позднее... да.

Феликс схватил Отилию в объятия и принялся ее це­ловать. Он кружил ее по комнате, потом посадил на софу и снова стал целовать, а девушка обеими руками защищала свои щеки.

— Ради бога, Феликс, не надо... Мы должны с тобой поговорить...

После того как Феликс немного успокоился, Отилия задумчиво сказала:

— Меня пугает только, что в области чувств я на­много уступаю тебе. Да, я тебя люблю, но ты такой страст­ный и такой устрашающе серьезный. Я легкомысленна и боюсь твоих упреков, что я недостаточно привязана к тебе.

Наедине с собой Отилия много думала о Феликсе, по­вторяя сама для себя этот аргумент. Она действительно любила юношу. И все же смутно ощущала, что Феликс создан не для нее. Она восхищалась им, заботилась о нем, как сестра, но его отношение к жизни пугало ее. Несмотря на юный возраст, взгляды Феликса были чересчур взрос­лыми. Отилия была избалована, жизнь она понимала по-своему и прекрасно себя чувствовала, когда ей покрови­тельствовали люди вроде Паскалопола, которые давали ей невозможное, не требуя ничего взамен. Роль героической, равноправной подруги была не для Отилии, желавшей, чтобы ее считали ребенком и ни в чем ей не препятство­вали. Отилии нравилось проявлять заботу о дядюшке Костаке и Феликсе, словно о детях, и она была предана им, поскольку никто ее к этому не принуждал. Но мысль о том, что, когда ей все это наскучит, она вдруг не сможет быть свободной и поступать так, как ей заблагорассудится, страшила ее. Она была уверена, что Феликс всегда останется человеком деликатным, готовым удовлетворить любой ее каприз, но знала также, наблюдая его страстный ха­рактер, что он стал бы страдать, если бы она не прояв­ляла деятельной и неизменной привязанности к нему.

На следующий день, когда пришел Феликс и положил ей голову на колени, она осторожно взъерошила ему во­лосы и спросила:

— Феликс, скажи мне, что тебе больше всего нравится в жизни, кроме любви? О ней мы не будем говорить. Рас­скажи мне, как ты смотришь на жизнь.

Феликс признался:

— Я часто себя проверял и могу тебе сказать, что мне было бы невыносимо где бы то ни было и в чем бы то ни было быть вторым. Не думай, что я честолюбив или горд. Скорее всего это потому, что детство я провел в одиночестве, в отчуждении от людей. Я не могу примириться с мыслью, что я ничего не буду значить в жизни, не внесу никакого вклада, что имя мое не будет связано с чем-нибудь значительным.

— Если ты так жаждешь славы, почему ты не попытаешься достигнуть этого на другом поприще, в литера­туре, например, или, уж если на то пошло, подготовить себя к политической карьере?

— Все из того же чувства, которое не позволяет мне терпеть поражения. В искусстве воля — второстепенный элемент, там все подчинено таланту. Самый ленивый из поэтов может создать великое произведение, подчас не желая и не зная этого. В политике огромную роль играет удача. Если бы я знал, что через двадцать лет будет война, я бы посвятил себя военной карьере, потому что тогда бы я мог отличиться на поле боя. Но кто может об этом знать? В провинции не прозябало бы столько Напо­леонов, не имеющих возможности заявить о себе. А сколько неведомых людей могло бы оказаться кардиналами Ри­шелье, если бы всесильный случай поставил их вдруг во главе государства! Немилость судьбы пугает меня. Я боюсь стать таким, как Тити, как Стэникэ, как другие, смешаться с ними, боюсь, что в силу обстоятельств буду вынужден кланяться им. Я обязательно хоть чем-нибудь должен от них отличаться. Я считаю, что единственное поприще, где нормальный человек только благодаря своей поле может достигнуть выдающегося положения, это на­ука. Если бы я захотел стать поэтом, может быть, я и не смог бы этого добиться, но крупным врачом я и хочу, и могу стать и обязательно стану, я это точно знаю.

Говоря это, Феликс стиснул кулак, глядя прямо перед собой.

— Значит, тебя, Феликс, больше волнует твоя карьера, чем любовь. Какую же роль должна играть в твоей жизни женщина?

— Женщину я понимаю как друга, разделяющего мои надежды, и в то же время как цель всех моих усилий. Женщине я бы посвятил все.