И дядя Костаке вытащил из кармана горсточку монет.
— Вот еще двести пятьдесят лей, знаешь, те, за которые ты расписался.
При мысли о более свободном образе жизни Феликс сначала обрадовался. Но он не мог не заметить, что дядя Костаке посылает его ужинать в городе на его, Феликса, деньги, которые старик взял из вверенного ему капитала юноши и дал ему же под проценты. А когда он немного подумал, это предложение поразило его. Зачем ему ужинать в городе? Без Отилии? Старик хочет, чтобы он не бывал дома? Но отчего только вечером?
— А вы где будете ужинать? — спросил он.
— Я по вечерам ем мало, да могу и перекусить чем-нибудь в городе.
— А Отилия?
— Отилия ведь уехала! Феликс похолодел:
— Отилия уехала? Куда?
— Уехала в имение Паскалопола, — сказал явно расстроенный дядя Костаке.
— Но почему?
Дядя Костаке пожал плечами.
— Люди плохо относятся к Отилии, вот она и рассердилась.
— А когда она вернется?
— Не знаю.
— Она... выходит за Паскалопола? — не удержался Феликс.
— Она мне ничего не говорила. Возможно! Ей следовало бы так поступить, ты прав.
Ошеломленный Феликс, в душе проклиная дядю Костаке, поднялся в свою комнату. Его раздирали противоречивые чувства. Он понимал огорчение Отилии, понимал, что она желала уехать куда-нибудь подальше отсюда, но в то же время его оскорбляло, что она уехала с Паскалополом. Она, молодая девушка, отправилась в имение чужого, в конце концов, человека, вероятно, надолго, и даже не сказала ничего ему, Феликсу. Значит, Отилия способна на такое адское притворство! Она уверяла, что любит его, целовала в губы и в то же время обдумывала, как убежать к Паскалополу. Конечно, она в связи с помещиком, может быть даже вышла за него замуж. Культ Отилии был подорван, и все сплетни Аурики с новой силой ожили в памяти Феликса. В семье Туля давно знают Отилию, и какими бы злыми ни были эти люди, в том, что они говорят, верно, есть доля правды. Обессилевший юноша упал на кровать. Все представлялось ему омерзительным, безнадежным, бессмысленным, дом дяди Костаке стал похож на пепелище, а сам Феликс превратился в бесприютного бродягу. Что ему делать в этом покинутом доме, оставленном на попечение слабоумной старухи? И Отилия еще бранила его за неблагоразумие, когда он хотел уехать! Во тьме перед ним вырисовывалось лицо Отилии. Ему припомнилась первая ночь в этом доме, голос девушки на лестнице, тонкая рука, пожавшая его руку, вопрос Отилии: «Ты голоден?» — и поднесенное к его рту пирожное. Феликс увидел, как он целует колени Отилии, как она сама целует его. Нет! Это невозможно. Будь она к нему равнодушна, она не вела бы себя так. И если бы Отилия была девушкой развращенной, она не сопротивлялась бы так упорно его необузданности и не страдала бы от злословия. Вдруг Феликса осенила новая романтическая идея, и он вскочил с постели. Разумеется, огорченная поведением дяди Костаке, Отилия вынуждена была спешно уехать, но она где-нибудь оставила ему письмо, в котором все объясняет, дает какие-то указания. Он взял со стола лампу, вышел в коридор и направился в комнату Отилии. В комнате был беспорядок, все свидетельствовало о поспешном отъезде. Платья, которые оказались не нужны, свалены в кучу, страница раскрытой книги загнута там, где Отилия прервала чтение, дверцы шкафа плохо притворены. Феликс тщательно осмотрел все, но не нашел никакого письма, ничего. Он опустился в кресло и с грустью оглядывал комнату, словно клетку, из которой улетела птица. На софе еще сохранилась впадина от тела Отилии, воздух был напоен ее дыханием. На столе Феликс нашел гребень, который Отилия втыкала в волосы, чтобы локоны не падали ей на уши. Он взял его, повертел в руках, вдыхая аромат волос Отилии. Итак, она не оставила ему ничего. Отныне он одинок и заброшен в этом широком коридоре и вечно сонном дворе и только раз или два в день будет встречаться с ворчливым стариком. Отилия предала его. Феликс взял лампу, сунул в карман гребень и вернулся к себе. Он разделся, лег в постель и задул лампу. Комнату теперь освещал лишь огонь, горевший в печке. Хотя уже наступила весна, но дни стояли