Загадка Прометея

Осложняется их разбор еще и целым рядом аналогий.

Культ Тесея — возникший уже под знаком афино-спартанского соперничества — должен был стать противовесом культу Геракла. (Одно время афиняне чуть было не сделали своими национальными героями Диоскуров — весьма характерно! — но Диоскуры-то, на их беду, были хотя и не дорийцами, но зато именно спартанцами!) Тогда они приспособили к своим нуждам несколько эпизодов из легенды о Геракле.

Самая главная путаница здесь в том, что Тесей действительно подражал Гераклу. Особенно поначалу. Ведь он с детства избрал Геракла своим идеалом.

Вот какие трудности осложняют мою попытку воссоздать истинный образ Тесея, что я и прошу Читателя любезно принять во внимание. (Даже бесценный Плутарх по крайней мере столько же затрудняет, сколько и облегчает мне дело!)

Честолюбие и угрызения совести афинян, сконцентрированно запечатленные в легенде, рассказывают: победив Минотавра на Крите, Тесей вернулся в Афины как раз в то время, когда его отец Эгей умер, и тотчас взял в руки бразды правления. С отцом у него был уговор: если он погибнет, как все его предшественники в прежние годы, то корабль, под черными парусами вышедший в свой скорбный путь, под черными же парусами и вернется. Если же Тесей победит и останется в живых, он подымет на мачтах своих белые паруса. Однако опьяненные победой афинские юноши — так гласит легенда — позабыли про уговор. Что им за дело до цвета парусов — черные так черные, лишь бы скорее домой. А царь Эгей, между тем, уже много дней все стоял и стоял на берегу, вглядываясь в горизонт. Завидев черные паруса, он уверился, что сын погиб, и без промедления бросился в море. Которое с той поры называется Эгейским. Да простят мне творцы легенды, но это совершенная чепуха. Во-первых: подъем и спуск парусов, как известно, дело достаточно сложное. Так что, если подобный уговор был, немыслимо, чтобы о нем не вспомнили, пускаясь в обратный путь. Во-вторых: и в наши дни не так-то просто покинуть, скажем, крестьянский праздничный стол, не поминая уж о пирах дворянства минувшего века. Как же могу я поверить, будто Тесей, прикончив Минотавра, тотчас щелкнул каблуками: «Благодарю за внимание, дело сделано, ваш покорный слуга». Могло ли тут обойтись без соответствующих жертвоприношений, без торжественного «Te Deum» [23], без многодневного, если не многонедельного пиршества, а также, между прочим, без формального примирения между Кноссом и Афинами и отмены статута «данники — мздоимцы», просуществовавшего то ли восемнадцать, то ли двадцать семь лет! А история с Ариадной? На нее ведь тоже понадобилось какое-то время! Иными словами, не так уж они суетились с отъездом, чтобы позабыть заменить паруса. В-третьих: совершенно явно, что эпизод с парусами — бродячий сюжет. Он вызывающе чужероден. Его связь со смертью Эгея — попытка дать объяснение постфактум — чистая выдумка. В-четвертых: общеизвестно, что Эгей не любил, не мог любить сына так страстно, чтобы при вести о его смерти броситься в морскую пучину. Если бы царь так любил его, то не спускал бы глаз с Медеи, а уж после попытки отравления и вовсе вышвырнул бы из. дому сию многоопытную даму, а не сына отправил куда глаза глядят.

Да и мог ли он — пусть это послужит царю в оправдание! — так уж безумно любить совершенно чужого ему юношу? Припомним, в самом деле, обстоятельства рождения Тесея. Дед Тесея Питтей был царем Трезены. Трезена в те времена — небольшой и даже небогатый город, но зато один из центров гуманистического образования. Питтей же — образованнейший человек своего времени и пылкий сторонник Зевса. Он основывает первый в Элладе — или, скорее, на Пелопоннесе — оракул, посвященный Аполлону. Вводит в своем городе демократическое судопроизводство — суд ведется при двух народных заседателях, — дабы освободить этот социальный, чисто человеческий акт от пелены религиозного мистицизма. А чтобы подданные его научились вести общественные дела, сам читает им курс политики и даже пишет учебник. (Либо заставляет писать учеников по конспектам лекций.)

Дочь Питтея, Этра, и есть мать Тесея. Этра — печальная невеста вынужденного спасаться бегством Беллерофонта. Сперва она хочет верно ждать Беллерофонта, уповая на амнистию. К тому же она очень разборчива — всех сравнивает с Беллерофонтом, — да еще на редкость остроумна и образованна: таких женщин мужчины побаиваются. Словом, осталась она ни с чем. А между тем очень хочет иметь ребенка. Как и Питтей — внука. (Вообще-то Этра была, вероятно, весьма и весьма привлекательна. Елена, например, красавица из красавиц, была привязана к ней до самой смерти.)