Загадка Пушкина

Хотя не установлена точная дата, когда поэт работал над вторым посланием В. Ф. Раевскому, его черновик безусловно создан после того, как Пушкин прочитал написанные в тюрьме строки друга, глубоко задумался, набросал исторические заметки о России в прошлом веке. А затем узнал о высочайшем гонении на масонов.

Вот когда его ошарашило. Точно обухом по голове.

Итак, Кишиневский кризис произошел осенью 1822 года. Легкая размытость даты не столь существенна, все случилось и свершилось именно тогда. Потом шло своим чередом срастание, заживление, рубцевание.

До сих пор большинство пушкинистов считало, что кризис протекал в Одессе в 1823 году, а его кульминацией стало стихотворение «Свободы сеятель пустынный…» Выявленный нами сдвиг хронологии всего на неполный год — отнюдь не пустяк.

Ведь исследователи традиционно соотносят пушкинский кризис именно с политическими событиями 1823 года. Еще Б. В. Томашевский указывал на то, что этот год «был временем торжества реакции»¹⁷⁷, а Л. П. Гроссман утверждал, что Пушкин отчаялся в связи «с разгромом испанских инсургентов и укреплением диктатуры Аракчеева»¹⁷⁸.

Но если нравственная катастрофа постигла Пушкина не в 1823 г., а раньше, во второй половине 1822 г., возникает крупная хронологическая нестыковка.

Судите сами. Вождь испанских повстанцев Риего был арестован лишь в октябре 1823 г., а конституции в Испании и Португалии оставались в силе вплоть до 1824 г. В Греции 22 января 1822 г. повстанцы провозгласили независимость и приняли демократическую конституцию. О полном разгроме революций по всей Европе пока говорить не приходилось.

И вот на таком историческом фоне Пушкина вдруг постигло глубочайшее разочарование в революционных и демократических идеалах. Это, мягко говоря, не убедительно.

Е. Г. Эткинд в относительно свежей книге о Пушкине точно подметил кризисные настроения в посланиях В. Раевскому и Ф. Глинке, соответственно указав правильную дату перелома: 1822 год. Однако проницательный исследователь почему-то называет все ту же общепринятую причину метаморфозы: «безоговорочный юношеский оптимизм Пушкина преобразуется в трагическое мировоззрение. Это связано не только с повзрослением поэта, но и с провалом привлекавших его европейских революционных движений»¹⁷⁹.

Уточненная мной хронология влечет строгий вывод: первостепенными причинами кризиса явились вовсе не те, которые принято выпячивать. Отнюдь не исторический контекст поверг Пушкина в мизантропию и пессимизм, испанцы с греками тут ни при чем. Да к тому же их «ничтожную толпу» никак не мог бы рассмешить «глас сердца благородный» из уст русского поэта, причем по вполне уважительной причине, из-за языкового барьера.

Значит, когда Пушкин презрительно сетовал на «холодную толпу», он подразумевал вовсе не многострадальные народы Европы, а своих читателей. Тех, к кому непосредственно обращены его стихотворения. Извините, но поверить в искренность этих жалоб способен лишь законченный пушкинист.

Помнится, Ницше устами Заратустры съехидничал, мол, «поэты слишком много лгут»¹⁸⁰. Во Втором послании Раевскому содержится даже не ложь, а разнузданное попрание очевидности. Стихи напрочь противоречат всему, что мы знаем о тогдашней жизни Пушкина. Говоря точнее, они написаны вопреки всему тому, что сам поэт безусловно знал.

Только в лицейской лирике Пушкина сквозят нотки неуверенности в себе, например, в послании кн. А. М. Горчакову «Встречаюсь я с осьмнадцатой весной…» (1817):

Чего мне ждать? В рядах забытый воин,
Среди толпы затерянный певец,
Каких наград я в будущем достоин
И счастия какой возьму венец? (I, 255)

В дальнейшем от глубокого комплекса неполноценности не остается и следа. Знаменитый поэт, избалованный преклонением публики, преисполнился стойкого сознания своей исключительности.

Еще до изгнания из столицы Пушкин успел вкусить от даров громкой славы.

В мемуарах И. И. Лажечникова сочными красками описана известность молодого Пушкина, «которого мелкие стихотворения, наскоро на лоскутках бумаги, карандашом переписанные, разлетались в несколько часов огненными струями во все концы Петербурга и в несколько дней Петербургом вытверживались наизусть, — Пушкина, которого слава росла не по дням, а по часам»¹⁸¹.

О том же свидетельствует и брат поэта: «Молодежь твердила наизусть его стихи, повторяла остроты его и рассказывала об нем анекдоты»¹⁸².