Загадка штурмана Альбанова

Кончилось это все болезнью. За ней трогательно ухаживает Торнквист. «Странный он человек! — появляется в ее дневнике новая запись. — В нем много сердечной доброты, но он страшно скрытный. Сегодня, например, он прекрасно понял, что я думаю о Бостреме, но, ничего не спросив меня, поспешно вышел из каюты. Как я ценю эту деликатность, особенно после сцен, которые он мне устраивал. В сущности, я чувствую, что уважаю его».

Более десяти суток она была в бреду, и Торнквист по-прежнему трогательно ухаживал за ней. Потом заболел он. В бреду несколько раз повторял ее имя. «Что это? Неужели во мне просыпается чувство любви к Торнквисту?» — запишет она вскоре в своем дневнике.

Время от времени им везет с охотой, по крайней мере после ухода Бострема до 7 июня удалось убить десять тюленей и двух медведей. А 10 июня они убили сразу десять тюленей. «Еще две-три таких охоты, как сегодня, — сказал Торнквист, — и мы можем быть спокойны, что не умрем с голоду в следующую зиму».

13 июня нелепая гибель одного из матросов: в проруби перевернулся каяк. Затем еще одного задавил медведь. Но их не оставляет надежда выбраться на чистую воду. И Торнквист с частью экипажа уходит в разведку. Разведка показала, что нужно готовиться еще к одной зимовке.

Потом Торнквиста начинает беспокоить настроение моряков. Часть из них во главе с боцманом уверена, что Бострем успешно дошел до земли, нужно уходить, пока не поздно, и остальным, и после долгих споров трое уходят по дрейфующим льдам на юг, явно на смерть. У них ведь нет даже каяка.

Запись от 15 августа: «Сегодня мы достигли 85-го градуса и 45-й минуты северной широты и 53-го градуса восточной долготы, перейдя таким образом предел, достигнутый «Фрамом»... Из тех мест, где мы находимся, судно Нансена уносило к западу, тогда как мы продвигаемся, правда медленно, все более и более к северу»...

Пришел сентябрь. У Торнквиста глубокие обмороки сменяются сердечными припадками. То и дело торошение. Опасность, что шхуну раздавит. Сломало руль и винт. Без винта еще можно плыть — под парусами, если им все же удастся выйти на чистую воду, но без руля?

Начинаются ссоры. Гибель одного за другим.

16 января умер Торнквист. Остались втроем. Галлюцинации, бессонница и кошмары. 26 или 27 января с другой койки перестал отвечать на ее вопросы матрос Ольсен. Наконец, она осталась одна. По крайней мере в каюте, кроме нее, кажется, нет живых...

Запись от 13 февраля: «Уже давно приготовила я небольшой кожаный мешок, подбитый грубым холстом и снабженный пробками, в котором прежде были динамитные шашки для взрыва льда. Я решила вложить в него мой дневник и отнести куда-нибудь подальше на лед».

И последняя запись 26 февраля 1915 года: «Едва пишу... в глазах туман... Нужно кончать дневник. Положу его в сумку и брошу на лед».

В мае 1979 года я получил открытку от В.И. Аккуратова: «Кажется, я нашел младшую сестру Жданко. Встреча назначена на 20—25 сего месяца в Москве, то есть после моего прилета. О результатах сразу же сообщу».

С нетерпением я ждал новой весточки от Валентина Ивановича. Но он почему-то молчал. Тогда я не выдержал, в конце мая позвонил сам, но телефон не отвечал. Куда же он мог так надолго улететь? Да мало ли куда может улететь пенсионер! Через несколько дней я снова позвонил. К моей радости, в трубке послышался знакомый густой голос:

— Вы случайно меня застали. Я только что прилетел.

— А где вы были, Валентин Иванович?

— В Уренгое. А на днях снова улетаю в командировку, дней на двадцать — двадцать пять. Поэтому, чтобы не терять времени, запишите адрес и телефон сестры Жданко.

— Валентин Иванович, — растерянно и осторожно спросил я, — в какую командировку вы собираетесь?

— Как в какую? Я же работаю.

— Простите меня, Валентин Иванович, а в качестве кого вы работаете?

— Я же штурман, — как бы удивляясь моему невежеству, сказанной. — Летало.

— Как летаете? — вырвалось у меня.

— Врачи признали меня годным «без ограничений». Вот я и снова летаю. Рядовым штурманом.

— И в Арктике?

— И в Арктике.