Загадка Скапа-Флоу. Рейд германской подлодки в святая-святых британского флота

Не знаю, кто начал. По-моему, это был Мюллер. Он схватил свой сухарь и начал барабанить им по крышке стола, выкрикивая при этом:

– Подъем! Подъем! Подъем!..

Это было старой шуткой. Команда побудки, которой по утрам поднимались из коек свободные от вахты, предназначалась для червей в сухарях. При стуке сухаря по крышке стола они сыпались из своих нор и расползались в разные стороны. Тут их сметали в кучу и растаптывали.

Но на этот раз эта «шутка» означала нечто иное. Внезапно все схватили свои сухари и стали тоже барабанить ими по столу. Это напоминало дробь барабана. И вступил хор хриплых голосов:

– Подъем! Подъем! Подъем!..

Вдруг сквозь шум в кубрике послышался голос капитана. По-видимому, он спустился со шканцев и теперь стоял прямо у входа в «синагогу».

– Боцман, – сказал он, – я полагаю, мы должны успокоить этот кубрик!

И тотчас прогремел грозный голос боцмана:

– Чёрт побери! Тихо вы там, в «синагоге»!

– Все они такие правильные, – послышался чей-то приглушенный голос, – для нашего брата они не только кофе пожалеют, а палец о палец не ударят.

– Да уж, а вид такой благочестивый, – добавил Штокс, – как будто бы он компаньон самого господа Бога. Видели бы вы его во время последнего плавания в Фёрт-оф-Форте…

Окинув взглядом своих слушателей, он продолжал:

– Нам нужно было пройти под мостом. С лоцманом. «С вашими мачтами Вы не пройдете в прилив под мостом», сказал лоцман. «Пройдем», возразил Шлангенгрипер, «я рассчитал это». Дело в том, что ожидание следующего отлива стоило два фунта дополнительной платы лоцману, и эти два фунта лежали камнем на душе. «Хорошо, кэптен, – ответил лоцман, – но на Вашу ответственность». Шлангенгрипер молча ушел в штурманскую рубку. А позже, когда я счищал ржавчину с фок-мачты, ко мне подошел Иверсен, второй рулевой, и сказал: «Штокс, загляни-ка с кормы в штурманскую рубку! Это надо видеть! Я пошел и заглянул туда снаружи в окно. Там, стоя ничком на коленях и обхватив руками голову, молился Шлангенгрипер. Он просил „дорогого Господа Бога“ о том, чтобы он не наказал его за скупость, и чтобы концы матч остались целыми. Он лежал так до тех пор, пока мы не прошли под мостом. Полкоманды успели на него посмотреть. Правда, нам на самом деле удалось проскочить с невредимыми мачтами. Но в последующие дни, проходя мимо Шлангенгрипера, мы хлопали себя по коленям».

Раздался смех.

– Надеюсь, он не молится о том, чтобы лишить нас еще и солонины в наших мисках, – сказал Шлегельсбергер.

Мы увидели, как наискосок через палубу к «синагоге» бежит Йессен. Задыхаясь, он возмущенно затараторил:

– Дети мои, я с камбуза! Там Балкенхоль и пьет молоко! Я сам видел! У пасти большая банка сгущенного молока и слышно только: «клук-клук-клук»!

Это возымело такое действие, как будто у всех разом открылся выход накопленной ярости. В «синагоге» – крик и ругань: «Эта коварная свинья. этот жид. ну, держись, собака, мы засунем тебе это.»

И затем Виташек сказал веско и важно, как председатель суда присяжных:

– Сегодня ночью мы этому коку устроим.

Наступившая ночь была темной, свет звезд заслоняло знойное марево, только тонкий золотой серп луны пробивался между облаками.

До полуночи мы были свободны от вахты. В десять часов мы украдкой, в чулках, пробрались на бак. Дверь на камбуз была открыта. На камбузе сидел кок Балкенхоль и писал. На его лысом темени отражался свет керосиновых ламп. Мы столпились в тени у входа, и Циппель жалобным голосом выкрикнул:

– Балкенхоль!

Кок поднял голову. Его выпученные темные глаза с любопытством и недоверием вглядывались в темноту.

– Балкенхоль! – повторил Циппель вкрадчивым, умоляющим топом.

Балкенхоль откашлялся.

– Кто здесь? – спросил он настороженно.

– Дай мне, пожалуйста, кружку кипятка, – промямлил Циппель.

– Нет! – наотрез отказал Балкенхоль, как всегда, когда мы сто о чем-нибудь просили.

Некоторое время было тихо. Мы думали уже, что Балкенхоль заметил нас, настолько пристально смотрел он в темноту, где мы стояли. Но он только сказал:

– А вообще, если тебе чего-то от меня нужно, зайди.

– Не могу, – ответил Циппель.

И жалобно добавил:

– Моя нога, ох, моя нога.

У Балкенхоля проснулось любопытство. Он встал и, переваливаясь с ноги на ногу, осторожно и недоверчиво вышел на палубу.

В следующее мгновение из темноты за дверью вынырнули две тени, набросились на него и с быстротой призраков утащили на ростры в темный проем за спасательными шлюпками. Оттуда послышались дробные удары, подобно тем, что раздавались по воскресеньям, когда Балкенхоль делал отбивные котлеты. И в промежутке между ними – его приглушенный жалобный голос:

– За что? Что вам от меня нужно? Я ничего вам не сделал!

– Как ничего не сделал!? – ответил злобный голос. – А кто все время варил нам отвратительную баланду!

Тут вступил второй голос:

– А наше молоко кто выпил, потная свинья!?

– Я. выпил молоко?.. Никогда в жизни!..

– Не лги! Йессен видел это!

Голос Балкенхоля перешел на визг: