Загадка Заболоцкого

Даже критики, не связанные марксистской идеологией, иногда приходили к аналогичным выводам. Говорят, что поэт Ходасевич предположил, что Заболоцкий «может быть, чистосердечный кретин»[186] [Ходасевич 2010: 307]. Владимир Набоков высказался в своей оценке более сдержанно: «Заболоцкий отыскал третий способ письма, его лирический герой – законченный кретин, что-то лепечущий во сне, ломающий слова, играющий с ними, как полубезумец»[187]. И, конечно же, известно удивление дружившей с Заболоцким Лидии Гинзбург: «Какая сила подлинно поэтического безумия в этом человеке, как будто умышленно розовом, белокуром, и почти неестественно чистеньком» [Гинзбург 1989: 81].

Сочетание сомнительного душевного здоровья и того, что воспринимается как антисоциалистическая сатира, снова заставляет вспомнить о некоторых параллелях между Заболоцким и Платоновым. По замечанию российского исследователя С. Г. Бочарова, «некое объективное юродство» связывает Платонова и Заболоцкого [Бочаров 1971: 331]. Как и Заболоцкому, Платонову досаждало узрение читателями сатиры там, где ее не было, а также их нелестные отзывы о явно ограниченных умственных способностях и нравственных качествах созданных им персонажей. В письме Горького о романе Платонова «Чевенгур» эта мысль ясно выражена. Примечательно, что «Чевенгур» был написан всего годом раньше публикации «Столбцов», и его действие также относится к периоду новой экономической политики. «При всей нежности вашего отношения к людям, они у вас окрашены иронически», – пишет Горький. Они «являются перед читателем не столько революционерами, как “чудаками” и “полоумными”. Не утверждаю, что это сделано сознательно, – добавляет он. – Однако это сделано, таково впечатление читателя»[188].

Подобным же образом воспринималось и своеобразие кумира Заболоцкого, Хлебникова. Как и ранний Заболоцкий, Хлебников воспринимался некоторыми как «безличный» поэт, в чьих произведениях отсутствует лирический герой. Но в то же время читатели были вынуждены признать, что его видение весьма необычно. По выражению Мандельштама, «Хлебников не знает, что такое современник. Он гражданин всей истории, всей системы языка и поэзии. Какой-то идиотический Эйнштейн, не умеющий различить, что ближе – железнодорожный мост или “Слово о полку Игореве”» [Мандельштам 1967–1981, 2: 348]. Заболоцкий тоже был похож на «идиотического Эйнштейна», гения относительности, который не различал вещей в свете старых законов времени и пространства. Действительно, обэриутов, наряду с Платоновым и прочими, называли «писателями новой эйнштейновской эпохи, которых ограничивал режим, жестко привязанный к [старым] эвклидовым принципам» [Carrick 1993: 305].

Несмотря на очевидную идеологическую паранойю, обвинения в юродстве со стороны Селивановского и прочих улавливают сущностное, с точки зрения обэриутской идеологии, свойство лирического героя «Столбцов». Если традиционный «Христа ради юродивый» соединяет русскую массовую культуру и православную церковь, то дурак Заболоцкого, как мы увидим, соединяет повседневную мещанскую жизнь с высшими принципами обэриутской идеологии, которые, в свою очередь, связаны с православным богословием.

С точки зрения традиционного культурного понимания, юродивый совершает акт крайнего самоуничижения, отказываясь не только от места в «нормальном» человеческом обществе, но и от своего разума, рационального «я». Подобно православному апофатическому богословию (познанию Бога в терминах того, чем Он не является), которое так сильно повлияло на «бессмыслицу» Хармса и прочих обэриутов, юродство свидетельствует о православном недоверии к человеческому рационализму. Из-за странных действий юродивых их поносят и смеются над ними, но благодаря этому самопожертвованию он уподобляется Христу. Он получает право обличать грехи других и, по мнению некоторых, дар пророчества[189]. Так, в пушкинском «Борисе Годунове» юродивый Николка пользуется почтительным вниманием напуганного царя, но в то же время над ним издевается группа мальчишек. Юродивого Гришу в «Детстве» Толстого почитает мать рассказчика, чью смерть Гриша, кажется, предсказывает, но отец рассказчика презирает его.