Загадка женственности

Сам факт обостренного восприятия общественного мнения, которое вырабатывается в женщине в результате такой полной зависимости, делал болезненным каждый шаг, который помогал женщине выйти из ее нежной тюрьмы. Даже когда они попытались изменить условия, которые они были в состоянии изменить, им пришлось столкнуться с насмешками. Фантастически неудобные платья, которые носили «дамы» в то время, были символом их рабства: затянутые так туго, что едва могли дышать, они надевали полдюжины нижних юбок, весящих от десяти до двенадцати фунтов и таких длинных, что подметали весь мусор на улице. Образ феминисток, снимающих с мужчин брюки, в определенной степени возник в связи с появлением костюма «блумер», состоящего из жакетки, юбки до колен и брюк до щиколоток. Элизабет Стэнтон вначале носила его с удовольствием, ей удобно было в нем делать домашнюю работу, так же как в наше время молодой женщине удобно носить шорты или слаксы. Но когда феминистки стали появляться в этих костюмах на людях как символ эмансипации, грубые шутки газетчиков, уличных бездельников и мальчишек были просто невыносимы для их женской чувствительности. «Мы надеваем этот костюм, чтобы иметь большую свободу, но что такое физическая свобода по сравнению с моральным рабством», — сказала Элизабет Стэнтон и сняла свой блумер. Большинство женщин, в частности Люси Стоун, перестали носить его из чисто женских соображений: он не очень удачно подчеркивал их фигуру. Только сама миссис Блумер продолжала носить его, так как была чрезвычайно миниатюрной и очень хорошенькой.

Тем не менее необходимо было избавить умы мужчин, умы других женщин и свой собственный разум от мысли, что женщине нужна эта беспомощная нежность. Когда они решили собрать подписи под петицией в защиту права замужних женщин на владение собственностью, частенько сами женщины захлопывали двери перед их носом, самоуверенно замечая, что у них есть мужья и они не нуждаются в законах, которые бы их защищали. Когда Сьюзен Энтони и женщины из ее команды собрали за десять недель шесть тысяч подписей, Ассамблея штата Нью-Йорк встретила их раскатами хохота. В виде насмешки Ассамблея объявила, что поскольку дамы всегда получают «лучшие кусочки» за столом, лучшее место в экипаже и выбирают, на какой стороне постели спать, то «если и есть какие-либо неравенства или притеснения, так от них страдает не кто иной, как мужчина». И они отложили рассмотрение дела до тех пор, пока петиция не будет подписана не только женой, но и мужем. Они также порекомендовали обеим сторонам обратиться с просьбой о принятии закона, требующего обмена костюмами, «чтобы муж мог носить нижние юбки, а жена бриджи».

Вызывает удивление, что феминистки вообще смогли чего-то добиться и не превратились в озлобленных мегер, но были женщинами, энтузиазм которых постепенно возрастал, а сознание того, что они творцы истории, крепло. В жизни Элизабет Стэнтон больше душевной стойкости, чем ожесточения. Она продолжала рожать детей, когда ей было уже за сорок, и писала Сьюзен Энтони, что этот 'будет, безусловно, последним и что все еще только начинается. «Мужайся, Сьюзен, наш расцвет не наступит раньше, чем нам исполнится 50 лет». Болезненно неуверенная в себе и постоянно переживающая из-за своей внешности — не в связи с дурным отношением к ней со стороны мужчин (у нее были поклонники), а из-за красивой старшей сестры и матери, считавшей косоглазие трагедией жизни, — Сьюзен Энтони была единственной женщиной из всех феминисток девятнадцатого века, которая соответствовала в какой-то степени созданному мифу. Она ощутила себя преданной, когда ее подруги начали выходить замуж и рожать детей. Но несмотря на то, что она держалась вызывающе, она не была старой девой, увлекающейся кошками. Одна путешествуя по городам, штудируя перед собраниями свои выступления, максимально используя свои способности лектора, организатора, завсегдатая кулуаров Конгресса, агитирующего его членов за принятие своего законопроекта, она шла своим путем в этом постоянно раздвигающем для нее свои границы мире.

За свою жизнь эти феминистки изменили тот привычный образ женщины, который оправдывал ее деградацию. На одном из собраний, когда мужчины глумились над предложением предоставить женщинам избирательное право и говорили, что последние так беспомощны, что их надо на руках переносить через лужи в карету, гордая феминистка по имени Соджернер Трут подняла свою черную руку:

«Посмотрите на мою руку! Я пахала, сажала и собирала урожай… а разве я не женщина? Я могу работать столько же, сколько мужчина, и есть столько же — когда есть еда, я даже могу переносить побои… Я родила тринадцать детей, и почти всех их продали в рабство, но, когда я оплакивала свое материнское горе, никто, кроме Иисуса, не слышал меня! А разве я не женщина?»