Загадка золотого кинжала

– Тающие снежинки видны через стекло? Это Искусство оптики? – заинтересовался францисканец.

– Искусство оптики? Я про такое никогда не слыхал! – закричал Рогир из Салерно.

– Иоанн, – сурово приказал аббат Св. Иллода, – это… это правда?

– В каком-то смысле, – ответил Джон. – Фома правильно понял. Рисунки на кайме были моими черновиками для бесов в верхней части. В нашем ремесле, Салерно, мы не можем себе позволить снадобья и зелья. Они убивают руку и глаза. Мои образы нужно увидеть наяву, в природе.

Аббат придвинул к себе кувшин с розовой водой.

– Когда я был в плену у… у сарацинов после Мансуры, – начал он, закатывая свой длинный рукав, – там были чародеи – лекари, – которые могли показать… – он аккуратно обмакнул средний палец в воду, – все своды Геенны, так сказать[95], даже… – тут он стряхнул одну каплю со своего блестящего ногтя на блестящий стол, – в такой крошечной капельке, как эта.

– Но это должна быть сточная вода, а не чистая, – сказал Джон.

– Тогда покажи нам… все… все. – сказал Стефан. – Я убежусь – еще раз.

Голос аббата звучал повелительно.

Джон достал из-за пазухи кожаный футляр примерно шести-восьми дюймов длиной, внутри которого на выцветшем бархате лежал какой-то инструмент, более всего похожий на оправленный в серебро циркуль из старого самшитового дерева, на черенке которого был укреплен винт, позволявший едва заметно раздвигать и сдвигать ножки. Ножки были не заострены, а отлиты в форме крошечных ложечек с отверстиями – в четверть дюйма на одной и полдюйма на другой. В большее отверстие Джон осторожно опустил, тщательно протерев его предварительно шелковой тряпочкой, металлический цилиндр, на обоих концах которого были укреплены кусочки стекла или хрусталя.

– А-а, искусство оптики! – заявил францисканец. – Но что это там снизу?

Это был небольшой вращающийся кусочек полированного серебра размером не больше флорина, который улавливал свет и собирал его на маленьком отверстии. Джон настроил его, отказавшись от предложенной францисканцем помощи.

– А теперь надо найти каплю воды, – сказал он, поднимая маленькую щеточку.

– Идемте на верхнюю галерею. Солнце еще не село, – сказал аббат, поднимаясь.

Они последовали за ним. На полпути им встретилась зеленоватая лужа, скопившаяся в каменном углублении под сточным желобом. Очень осторожно Джон стряхнул капельку воды в меньшее отверстие в ножке циркуля, а затем установил механизм на карниз и стал подкручивать винт на черенке, вертеть цилиндр и поправлять зеркальце на шарнире до тех пор, пока не остался доволен результатом.

– Хорошо! – Он посмотрел в верхнее отверстие. – Все мои Образы здесь. Смотри, отец мой! Если сначала не сможешь их рассмотреть, поворачивай вот это колесико слева направо.

– Я не забыл, – сказал аббат, занимая его место. – Да! Они здесь, так же как и в мое время, время ушедшее. Говорили, что им нет конца… Им нет конца!

– Свет же уйдет. Ну, дай же мне посмотреть! Позволь мне тоже посмотреть! – просил францисканец, почти отпихивая Стефана от окуляра. Аббат уступил. Его мысли унеслись в далекое прошлое. А францисканец, вместо того чтобы смотреть, стал вертеть механизм в ловких руках.

– Нет, нет! – оборвал его Джон, когда он уже начал возиться с винтом. – Пусть Доктор тоже посмотрит.

Рогир Салернский смотрел долго – минуту за минутой. Джон видел, как его пронизанные синими венами щеки покрывает бледность. В конце концов он отшатнулся как громом пораженный.

– Это новый мир, целый новый мир, а я – о Несправедливость Господня! – я уже стар!

– А теперь Фома, – приказал Стефан.

Джон настроил механизм для лекаря, у которого тряслись руки. Он тоже смотрел очень долго.

– Это Жизнь, – произнес он дрожащим голосом некоторое время спустя. – Это не Преисподняя! Жизнь сотворенная и радеющая – плод трудов Создателя. Они живут, точно так, как мне мечталось. Значит, мои мечты не были греховны. Не были – Господи Боже! – не были грехом!

Он упал на колени и начал исступленно читать «Benedicite omnia opera»[96].

– А теперь я должен посмотреть, как это работает, – заявил оксфордский францисканец, снова двинувшись вперед.

– Унесите это внутрь. Тут слишком много глаз и ушей, – сказал Стефан.

Они тихо прошли обратно по галерее. Под ними в солнечном свете расстилались три английских графства, церковь за церковью, монастырь за монастырем, скит за скитом, а на закатном мелководье высилась громада большого собора.

Когда они снова вернулись к столу, все сели – кроме францисканца, который, как летучая мышь, навис над прибором у окна.

– Понятно! Понятно! – бормотал он себе под нос.

– Нельзя, чтобы он поломал его, – сказал Джон, но аббат смотрел прямо перед собой, как и Рогир из Салерно, и ничего не слышал. Голова брата Фомы лежала на столе, руки его дрожали.

Джон взял кубок с вином.

– В Каире, – аббат говорил точно сам с собой, – мне показали, что человек стоит между двумя Бесконечностями – великого и малого. Так что нет конца – ни жизни, ни…

– А я стою на краю могилы, – фыркнул Рогир Салернский. – Кто меня пожалеет?