Загадки истории. Франкская империя Карла Великого

Чего же опасался король франков, не решившийся наказать охальника сразу? Скорее всего, непонимания и недовольства со стороны безгранично преданных в тот момент, но могущих легко изменить свое мнение воинов. Видимо, управленческие права короля в это время все еще были существенно ограничены общеплеменным собранием всех свободных воинов-общинников. И одно дело спросить разрешения у всех вольных полноправных соплеменников на единократное отступление от правил раздела добычи и получить его единогласно, и совсем другое – столкнуться с противодействием традиции и пойти против нее, пусть даже о ней напомнил всего лишь один воин, каким бы глупым юнцом он бы ни был. Судя по всему, опасения Хлодвига были небезосновательны, ведь даже через год, отомстив обидчику, король франков обставил все таким образом, словно наказал его за небрежное отношение к оружию, а не за эпизод с чашей. И лишь в конце, чтобы ни у кого не оставалось сомнения о том, что на самом деле послужило первопричиной королевского гнева, были брошены слова о суассонской чаше, предназначавшиеся отнюдь не слуху уже зарубленного и потому не могущего быть внимательным слушателем воина. Эта, несомненно, полная злой радости фраза франкского вождя, жестоко отомстившего обидчику, была адресована стоявшим вокруг воинам. И ее смысл был прост и понятен: не стоит прикрываться традицией и обычаем, когда пытаешься идти против короля. Правитель, если захочет, то и не нарушая никаких вековых устоев и даже подчеркивая, что действует исключительно в их рамках, найдет возможность убедительно настоять на своем и утвердить свою власть, пусть даже это будет год спустя.

Произошедшее, несомненно, было умело использовано Хлодвигом для укрепления собственного положения франкского правителя. Ведь тот страх, который внушил он воинам своим поступком, не прошел бесследно. И особенно весомым при этом был тот факт, что королю не пришлось при этом нарушать какие-либо традиции, что он лишь удачно использовал представившуюся возможность, не давая при этом повода обвинить себя в тирании. Внушенный Хлодвигом страх не был связан с недовольством его поступком и не мог быть использован для оправдания призывов к низложению короля. Так франкский вождь, обладавший условной властью и зависевший от стихийного выбора воинов-соплеменников, постепенно превращался в короля, власть и положение которого не были столь зависимы ни от традиции, ни от силы общественного мнения. Важным элементом при этом стало утверждение за королем права на вооруженное насилие по отношению к своим подданным, пусть даже правителю и полагалось найти формальный повод для того, чтобы обосновать и, тем самым, оправдать это насилие.

Все собравшиеся на Мартовском поле и видевшиеся казнь воины понимали, за что на самом деле был убит их сородич, но все благоразумно смолчали, понимая, что в следующий раз на месте разрубившего чашу воина с раскроенным секирой черепом может оказаться каждый из них по отдельности. И лежащему в пыли трупу будет уже совершенно неважно, чем именно король сможет объяснить его убийство.

Пожалуй, не будет преувеличением сказать, что тогда на Мартовском поле, которое было пережитком бытовавших некогда народных собраний, Хлодвиг совершил нечто не менее значимое для мировой истории, чем убийство в сенате диктатора Гая Юлия Цезаря, организованное Гаем Кассием Лонгином и Марком Юнием Брутом и коллективно осуществленное группой сенаторов. Вот только острие удара было теперь направлено не против диктатора с целью спасения Республики, а против произвольного, относительно случайно подставившегося под удар рядового общинника с целью установления и упрочения монархической власти.

Если бы дерзкий выскочка так удачно не подвернулся на пути франкского вождя к королевской власти, Хлодвигу следовало бы создать подобный прецедент самому. Скорее всего, сам король франков не планировал и не осмысливал произошедшее столь глубоко и всесторонне. Он лишь действовал по обстоятельствам. Но звериный инстинкт, который позволяет волку быть вожаком стаи, не подвел его. Так решительно ковалась самодержавная власть короля, которую немецкие историки назовут GrosskÖnigtum — «всеобщей» королевской властью.