Загадки истории. Отечественная война 1812 года

Когда Мортье выступил из Москвы, за ним начались взрывы подложенных мин: «Раздетые, израненные осколками стекол, камнями, железом, несчастные выбежали в ужасе на улицы. Непроницаемый мрак окутывал Москву; холодный осенний дождь лил потоками. Отовсюду слышались дикие крики, визг, стоны людей, раздавленных падающими зданиями. Слышались призывы о помощи, но помогать было некому. Кремль освещен был зловещим пламенем пожара. Один взрыв следовал за другим, земля не переставала колебаться. Все напоминало, казалось, последний день мира».

В результате до основания была уничтожена лишь Водовзводная башня, сильно пострадали башни Никольская, 1-я Безымянная и Петровская, также кремлевская стена и часть арсенала. От взрыва обгорела Грановитая палата. Современники отмечали, что не удалась попытка подорвать самое высокое здание Москвы, колокольню Ивана Великого. Она осталась невредимой, в отличие от позднейших пристроек: «Огромная пристройка к Ивану Великому, оторванная взрывом, обрушилась подле него и на его подножия, а он стоял так же величественно, как только что воздвигнутый Борисом Годуновым для прокормления работников в голодное время, будто насмехаясь над бесплодною яростию варварства XIX века».

После отхода французских войск из Москвы в город вступил кавалерийский авангард российской армии под командованием А. Бенкендорфа. Тот писал 14 октября М. Воронцову: «Мы вступили в Москву вечером 11-го числа. Город был отдан на расхищение крестьянам, которых стеклось великое множество, и все пьяные; казаки и их старшины довершали разгром. Войдя в город с гусарами и лейб-казаками, я счел долгом немедленно принять на себя начальство над полицейскими частями несчастной столицы: люди убивали друг друга на улицах, поджигали дома. Наконец все утихло, и огонь потушен. Мне пришлось выдержать несколько настоящих сражений».

О наличии в городе толп крестьян, которые бежали грабить его со всей округи, писал и А. Шаховской: «Подмосковные крестьяне, конечно, самые досужие и сметливые, но зато самые развратные и корыстолюбивые во всей России, уверясь в выходе неприятеля из Москвы и полагаясь на суматоху нашего вступления, приехали на возах, чтобы захватить недограбленное, но гр. Бенкендорф расчел иначе и приказал взвалить на их воза тела и падаль и вывести за город, на удобные для похорон или истребления места, чем избавил Москву от заразы, жителей ее от крестьянского грабежа, а крестьян от греха».

Свои первые мысли при виде Москвы описал А. Булгаков, чиновник для особых поручений при графе Ростопчине: «Но Боже, что я ощущал при каждом шаге вперед! Мы проехали Рогожскую, Таганку, Солянку, Китай-город, и не было и одного дома, который бы не был сожжен или разрушен. Я почувствовал на сердце холод и не мог говорить: всякое попадавшееся лицо, казалось, просило слез об участи несчастной нашей столицы».

Много было разрушенных домов: «От Никитских до Тверских ворот по левую сторону все сожжено, а по правую – целы дома кн. Щербатова, гр. Строгановой и еще дома с два… Тверская от Тверских ворот до дома главнокомандующего, по обеим сторонам, вся цела; а потом, от Черткова вниз до Моховой, вся выгорела, по обеим сторонам…» При этом сильно пострадала немецкая слобода, «образовалось обширное поле, покрытое обгоревшими трубами, и, когда выпадет снег, они будут казаться надгробными памятниками, и весь квартал обратится в кладбище». Хотя среди москвичей распространялись разговоры о чудом уцелевших домах: «Арсенал взлетел на воздух, стена, около Никольских ворот – тоже, самая башня разрушена, и среди этих развалин не только уцелел образ, но и стекло и фонарь, в котором находится лампада. Я был поражен и не мог оторваться от этого зрелища. Понятно, что в городе только и толка, что про эти чудеса».

Из данных московского обер-полицмейстера Ивашкина можно узнать о количестве вывезенных с улиц Москвы человеческих трупов – 11 959, а также лошадиных – в 12 546. Большинство погибших – это оставленные в городе после Бородинского сражения раненые солдаты русской армии.

После возвращения в город Ростопчина было приказано не устраивать имущественного передела и оставить награбленное добро тем, в чьи руки оно попало. Узнав об этом распоряжении, народ бросился на рынок: «В первое же воскресенье горы награбленного имущества запрудили огромную площадь, и хлынула Москва на невиданный рынок!»