Загадки истории. Злодеи и жертвы Французской революции

Но восхищаясь предвидением Верньо, не будем забывать и о том, что такого рода проницательность стала свойственна жирондистам только тогда, когда они сами, в свою очередь, становились из преследователей — преследуемыми. Пока жирондисты громили с трибун короля и его двор — подобные мысли их не посещали.

Так оно обычно и бывает. Проницательность приходит не к партиям-победителям, а к побежденным, и чаще всего — слишком поздно.

Невзирая на красноречие Верньо, Чрезвычайный трибунал был создан, и жирондисты, так против него возражавшие, решили им воспользоваться против Марата. Он требовал «изгнать из Конвента изменников и роялистов» — 10 марта его призыв был воплощен в действие: парижане сделали первую попытку напасть на Конвент.

Нападение (так же, как и последующее, 31 мая, о чем речь пойдет дальше) было мирным: массовый митинг против жирондистских лидеров. Атака не удалась, отчасти, может быть, оттого, что лил проливной дождь и людей собралось меньше, чем ждали.

Тем сильнее возмутились жирондисты. Они потребовали — и добились — снятия неприкосновенности с Марата и предания его суду Чрезвычайного трибунала.

Это была с их стороны двойная ошибка.

Во-первых, Марат, крайне популярный в Париже, был единогласно оправдан присяжными и с триумфов внесен обратно в зал заседаний. Пытаясь погубить Марата, жирондисты удвоили его влияние.

Но еще хуже было другое. Жирондисты своими руками разрушили «талисман неприкосновенности», охранявший их самих.

До сих пор никто не ставил под сомнение принцип неприкосновенности народных депутатов — принцип, выдвинутый в 1789 году как краеугольный камень французской свободы. Не будем здесь спорить о том, насколько хорош такой принцип, важно, что теперь он был разрушен. Был создан прецедент: народного депутата можно арестовать, можно судить, в принципе можно и послать на гильотину.

И сразу же за этим партия жирондистов получает тяжелый удар: измена Дюмурье.

Дюмурье — генерал, авантюрист и дипломат — был другом жирондистам. Когда весной 1792-го пал кабинет фейянов и они пришли к власти, Дюмурье, с их одобрения, был назначен министром иностранных дел. Через три месяца, когда жирондистское министерство, в свою очередь, пало, он отправился генералом в действующую армию и осенью спас Францию, нанеся наступавшим союзникам поражения при Вальме и Жемаппе. Мимоходом заметим, что при Жемаппе отличился совсем еще юный герцог Шартрский, сын Филиппа Эгалите и будущий (1830–1848) король Франции. Дюмурье был провозглашен спасителем отечества, его друзья-жирондисты купались в лучах его славы.

Но и Дюмурье, вслед за Мирабо и Лафайетом, оказывается изменником! Кому же, кому! — спрашивали себя французы, кому теперь можно доверять!? И понятно, что репутация его друзей жирондистов оказалась сильно подмочена.

И вернувшийся в Конвент Марат еще энергичнее требовал изгнания из Конвента жирондистских лидеров. «Исключение двадцати двух» стало паролем для Парижа.

Наконец, в мае разыгрался завершающий акт войны. И теперь война словесная в несколько недель превратилась в реальную.

Но прежде чем перейти к майским событиям, я хочу сказать несколько слов об одном обвинении, которое монтаньяры выдвигали против жирондистов, — для нас оно абсурдно, но в нем виден дух эпохи.

Итак, противники обвиняли жирондистов в том, что они собирались на «тайные совещания», где разрабатывали свои планы (сами монтаньяры обсуждали свои планы открыто, в клубах). Обвинение было, с одной стороны, вполне справедливым — такие собрания действительно проходили на обедах у госпожи Ролан и в других местах, а с другой — совершенно абсурдным. С точки зрения здравого смысла, несомненно, что для того, чтобы проводить определенную политику, надо заранее договариваться: на чем мы будем настаивать, где можно пойти на уступки и т. п.

Но подобное обвинение не казалось абсурдным в конце XVIII века и в годы революции. Тогда вполне всерьез считали, что народный депутат должен следовать только указаниям своей совести (то есть не допускать никаких политических расчетов, не говоря уж о компромиссах), быть совершенно независимым (следовательно — никаких партий и фракций), и только этим может быть обеспечено общественное благополучие. И Бриссо вынужден был отбиваться от подобных обвинений, заявляя: «У Гюаде слишком гордая душа, Верньо слишком высоко ставит свою беззаботность, неотделимую от таланта, Дюко слишком умен и честен, Жансонне слишком глубокомыслен, чтобы сражаться под знаменами какого-нибудь вождя…» — так Бриссо пытался доказать, что жирондисты не строят никаких планов. Разумеется, тут он лицемерил, но его лицемерие в данном случае вполне простительно. Что еще можно сделать, когда от вас требуют отказаться от какой бы то ни было плановой политики?

Майские события и восстание 31 мая