Загадки истории. Злодеи и жертвы Французской революции

Но следует третий вихрь — революция 1792 года, перечеркнувшая не только конституцию прошлого года, но и все дело конституционалистов. Еще раз напомним слова одного из современников Террора: «Во время Террора пощады не было четырем категориям людей: бывшим дворянам, священникам, эмигрантам и конституционалистам». Может быть, это преувеличено, но факт: ряд виднейших деятелей Учредительного собрания, такие как Барнав или Байи, погибли на эшафоте. Между тем тот же Барнав тоже мог бы эмигрировать, но он, в отличие от аристократов, не счел это для себя допустимым, он участвовал в революции, он нес за нее ответственность — он не был вправе бросить Францию.

Впрочем, многие все же предпочли эмигрировать. Наибольшую жатву гильотина собрала среди лидеров революции — жирондистов. Они погибли на четвертом витке, проиграв своим конкурентам — монтаньярам. История жирондистов стала самой масштабной чисткой Конвента за все три года его существования.

Пятый революционный вихрь весной 1794 года унес сначала эбертистов, а затем дантонистов. После этого наступил день 9 термидора, падение Робеспьера — и маятник революции начал движение в обратную сторону. Но это уже другая история.

В заключение — о судьбах нескольких из тех, кто прятался, но выжил.

Когда группа жирондистов — Петион, Луве, Бюзо, Гюаде, Салль, Барбару — бежала в Аквитанию, все они погибли, кроме Луве. Его спасла — странно об этом говорить в дни террора, но это исторический факт — его спасла любовь.

Жан Луве де Кувре прославился еще до революции как автор романа («бестселлера», сказали бы мы сегодня) о кавалере Фоблазе. «Лодоиска», возлюбленная кавалера Фоблаза — реальное лицо. Ее звали Маргерит Деннель, она была женой ювелира и любовницей Луве. В годы революции Луве добился для нее развода и женился на ней.

В Конвенте он, наряду с Гюаде, был одним из самых непримиримых жирондистов. Именно с ним связан знаменитый эпизод обвинения Робеспьера. (О нем мы упоминали в главе о Робеспьере.)

После 31 мая Луве бежал с другими жирондистами, но мятеж против Парижа не удался. Кольцо вокруг бежавших сжималось. Увидев, что положение безнадежно, Луве решил во что бы то ни стало в последний раз увидеть жену. Прячась в повозках под сеном, он добрался до Парижа, встретился с женой, а потом ушел, чтобы не погубить ее, ушел, как он думал, навсегда.

Но ему повезло на пути в Париж, повезло и на дальнейшем пути на восток. Несколько месяцев он скрывался в горах Юры, близ границы. «Почему же он не ушел за границу?» — спросят читатели. Ответ прозвучит странно для нашего современника, но вполне естественно для француза конца XVIII века: честь дороже жизни.

Так жандарм, охранявший еще одного из жирондистов — Жансонне, — умолял его бежать. Жандарм был обязан ему жизнью: Жансонне спас его во время сентябрьских убийств. Но тот отказался: «Я хочу, чтобы память обо мне осталась безупречной».

Луве жил в нескольких сотнях метров от относительно безопасной Швейцарии, но он не переходил границу: тогда бы он стал эмигрантом, сообщником врагов Франции. Этого он не хотел.

Луве удалось спасти не только честь, но и жизнь. Сначала его не нашли, потом перестали искать, и в итоге он был возвращен в Конвент. После роспуска Конвента он был избран в новое Собрание (в Совет пятисот), но прожил недолго: умер в возрасте 37 лет. Маргерит отравилась от горя, но ее спасли и убедили жить дальше «ради детей».

Удалось спастись и некоторым другим. Полиция все-таки работать не умела, Гюаде поймали только через полгода, еще бы полтора месяца — и он был бы спасен. А вот, например, Инар и Ланжюине сумели успешно прятаться вплоть до термидора и спаслись.

Максимен Инар, пламенный провансалец, родился в 1755 году в Грасе, на юге Франции, на средиземноморском побережье. (Сейчас этот город знают в основном по роману Зюскинда «Парфюмер»). В первые годы революции зарекомендовал себя как пылкий оратор, ярый патриот и атеист, был едва ли не самым ярым врагом монтаньяров в Конвенте. И именно он в мае 1793 года так эффектно бросил свое «проклятье Парижу». Последующая его карьера не делает ему особой чести; он не только слишком увлекался, но и часто менял свою позицию. После 2 июня он не был включен в список подлежащих аресту, но скрылся, избегая ареста, но это ему нельзя поставить в вину. Вряд ли следует очень строго отнестись к тому, что он, в отличие от стойких жирондистов, осенью дважды писал письма с оправданиями, объясняя свое поведение южной горячностью. Но уже не так легко извинить то, что, когда он через год был возвращен в Конвент, то он опять ставил себе в заслугу те слова, от которых отрекался, и яростно преследовал тех монтаньяров, у которых просил прощения в прошлом году.