Загадки истории. Злодеи и жертвы Французской революции

Позже он еще несколько раз менял взгляды в соответствии с веяниями времени. Была ли это беспринципность? Скорее готовность поддаться (и отдаться) той идее, которая стала на короткое время господствующей. В конце концов он стал настолько рьяным монархистом, что после Реставрации ему было разрешено остаться во Франции (хотя по закону он, как голосовавший в 1793 году за казнь короля, должен был быть изгнан). «Он умер, — говорит о нем историк, — забытый и заброшенный, в 1825 году, не сохранив на старости лет ни одной мысли, ни одного чувства, которые руководили им в период Законодательного собрания».

Ланжюине — один из «революционеров первого призыва»: он редактировал наказы третьего сословия Бретани в 1789 году, был депутатом Генеральных Штатов, но ни там, ни позже не играл особой роли, его нельзя сравнивать по влиянию с Бриссо или Гюаде. Но трижды он все-таки выходил на авансцену французской политики.

Первый раз — в том же 1789 году. Тогда именно он пресек карьеру Мирабо, потребовав, чтобы Национальное собрание декретировало: никто из его членов не может быть министром.

О втором случае — о звездном часе Ланжюине, о его словах «Добейся декрета, который бы объявил меня быком!» говорилось выше. А третий?

Третий случай был через четверть века, в 1815 году — во время «Ста дней». Тогда новый парламент, спешно избранный при Наполеоне взамен бурбоновского, выбирал своего председателя. Конкурировали двое: Люсьен Бонапарт, брат Наполеона, который постоянно фрондировал в годы Империи, но теперь намеревался помочь брату в попытке построить новую, либеральную империю — и Ланжюине. Палата большинством голосов предпочла Ланжюине, тем показав Наполеону: он уже не тот, парламент не будет подчиняться ему так, как это было в предыдущие 14 лет.

После вторичной Реставрации он сохранил положение, стал пэром Франции, но серьезной политической роли уже не играл. Он умер в 1827 году, 74 лет от роду.

19 брюмера: гражданин Сийес и генерал Бонапарт

19 брюмера

Если зайдет господин Робеспьер, скажите ему, что меня нет дома.

Сийес

Будь у меня две батареи, я бы в два счета рассеял всю эту сволочь.

Бонапарт

День 18 брюмера VIII года (или, считая по нашему календарю, — 9 ноября 1799 года от Р.Х.) принято считать «днем Бонапарта», днем, который привел удачливого генерала к единоличной власти.

Если говорить о том, что вышло из этого переворота, это, несомненно, так. Но перед переворотом, да и в момент его совершения, все было далеко не так ясно. Сам переворот был делом рук двух человек — даже больше Сийеса, чем Бонапарта, — и привел к власти двоих. Кто эти люди?

1

Эммануэль Сийес (правильнее Сиейес, но у нас принято упрощенное написание) родился ровно за сто лет до революции 1848 года, в мае 1748-го в городе Фрежюс на юге Франции.

Доминирующей его чертой было самолюбие и чрезвычайная уверенность в собственном уме. Он действительно был умным человеком, но, видимо, все-таки не очень умным: по-настоящему умный человек никогда не считает себя умнее всех, а Сийес этим сильно грешил.

Он обладал остроумием, притом довольно тонким, и не злоупотреблял им. Так, однажды в годы Террора на него было совершено покушение. К нему в дом явился какой-то священник, как видно, считавший его одним из главных виновников революции (что отчасти было верно) и выстрелил в него из пистолета, но не попал.

«Если этот господин зайдет еще раз, — сухо сказал Сийес, обращаясь к прислуге, — скажите ему, что меня нет дома».

Учился Сийес у иезуитов, их образование все еще традиционно считалось наилучшим, хотя на самом деле они уже стали отставать от времени. С детства он (как и многие другие будущие революционеры) мечтал о военной карьере, но был слабым и болезненным ребенком и из-за этого решил идти по духовной части, принял сан и в революцию пришел как аббат Сийес.

Вскоре он понял, что сделал неудачный выбор по целому ряду причин, среди которых назовем одну: он был человеком более или менее принципиальным. Это никак не способствовало духовной карьере в те времена, когда хорошим тоном считалось не верить в Бога. Духовные прекрасно делали карьеру, читая проповеди, так сказать, «для галочки», а вечером в салоне рассуждая о том, как глупы эти верующие крестьяне. (Если угодно, тут можно найти некую аналогию с последними десятилетиями советского режима, когда примерно так же в партийных кругах считалось хорошим тоном рассказывать антисоветские анекдоты.)

Христианство ему, как и большинству интеллектуалов того времени, не подходило. Учиться у других философов он тоже не очень хотел, ибо считал себя самостоятельным мыслителем, что отчасти и верно, только основной причиной было все то же непомерное самолюбие. Впрочем, этой чертой отличается любой политический вождь.