Загадки истории. Злодеи и жертвы Французской революции

Потом, на расчищенном месте, в принципе можно попытаться что-то построить. Иногда даже удачно — та же Великая французская революция доказывает это. Еще Мирабо советовал королю не просто примириться с разрушениями, но воспользоваться ими: «разве так плохо разом отделаться от парламентов, от местных автономий, от церковных властей, от привилегированных сословий, даже от дворянства? Ришелье бы понравилось, чтобы в государстве было только одно сословие».

Мирабо имел в виду, что все это было выгодно для королевской власти (в то время еще сохранялась надежда, что она уцелеет). И Мирабо был прав: это доказал Наполеон, который действительно выстроил на месте разрушенной новую и более эффективную Францию. Правда, королям это мало помогло.

4

Таковы писания Марата. А делал ли он что-нибудь, помимо издания газеты?

В событиях начала революции он, по-видимому, не участвовал. Но уже со взятием Бастилии он, по его собственным отчетам, — в гуще событий. Само взятие Бастилии — это чуть ли не всецело его заслуга. Он-де задержал большой отряд, чуть ли не армию, которая шла на помощь гарнизону. Эти его заявления подтверждают, что он лишен всякого чувства меры. Может быть, именно в этом секрет его успеха? Действительно, как говорит Тэн, Марат постоянно находился в одной фазе с народом.

«Вы на 200 лет впереди своего времени», — говорил Марату Демулен. А марксисты скажут впоследствии, что Марат был первым или одним из первых, кто заговорил о классовой борьбе. Действительно, Марат одним из первых заметил, что «третьего сословия», как единого целого, не существует — есть буржуазия и «народ» (при желании можно также сказать: «и чернь», «и пролетариат»). И если буржуазия и особенно крестьяне сильно выиграли от революции, завладев имуществом церкви и эмигрантов, то городской пролетариат сильно проиграл. Отсюда все парижские бунты революционных лет — от разгрома фабрик Ревельона в апреле 1789-го до дня 1 прериаля III года (20 мая 1795), когда народ ворвался в Конвент и поднес председателю на пике голову одного из депутатов. Впрочем, Марата тогда уже давно не было в живых.

Но вернемся к рубежу 1780-х — 1790-х годов. Осенью 1789 года Марат яростно протестует против закона о военном положении. Этот принятый в октябре закон давал власти в известных случаях право применить силу против беспорядков. Разумной ли была эта мера? Если судить по тому, что протестовал один только Марат — можно думать, что мера была необходимой (даже Робеспьер высказывался против с большими оговорками, ссылаясь на то, что сначала, мол, надо создать суд, который мог бы судить преступления против нации). Но если судить по последствиям, то, возможно, лучше было его не принимать. Закон, который принят, но не действует — худший из вариантов. И если власть принимает закон против беспорядков, но не в силах или боится его применять — то уж лучше, чтобы такого закона не было вовсе.

Несколько раз Марату приходится скрываться от полиции. Несколько раз его выручал Дантон. Так, в январе 1790 года министр Неккер требует ареста Марата, тому удалось скрыться, пока Дантон препирался с явившимися за ним полицейскими, но печатный станок Марата уничтожен, и он вынужден эмигрировать в Англию. Через 4 месяца Марат возвращается, но, как пишут его биографы, «вынужден скрываться». Тут можно слегка усомниться, поскольку мы знаем, что в те годы ярых революционеров преследовали не очень рьяно; приказы об аресте издавались, но почему-то часто оказывалось, что они не приводятся в исполнение.

В сентябре 1791 года принята Конституция (первая конституция Франции), которую Марат также считает никуда не годным творением предателей. Однако амнистия, объявленная по случаю принятия этой негодной конституции, избавляет его от преследований. Но популярности он добиться не может: на выборах в Законодательное собрание он получает только 2 голоса из 733.

Марат в бешенстве: «предатели» добиваются популярности, а он, истинный друг народа, не может достичь ничего! Вот тогда-то начинаются уже совершенно дикие его призывы к истреблению врагов народа. Несколько позже он сам объясняет свое поведение следующим образом: «В начале Революции, под тяжестью преследований, которые я так долго испытывал от рук Академии Наук, я охотно воспользовался представившимся случаем победить моих притеснителей и занять достойное меня место. Я вступил в Революцию с уже сформировавшимися идеями, и я был достаточно знаком с принципами высокой политики. Я питал к мнимым патриотам Конституанты больше доверия, чем они заслуживали, и был удивлен их мелочностью и отсутствием добродетели. Веря, что они нуждаются в просвещении, я вступил в переписку с известными депутатами: Шапелье, Мирабо и Барнавом. Но упорное молчание, которым они отвечали на мои письма…»

В этом-то все дело. Депутаты не сочли нужным отвечать какому-то назойливому врачу, периодически сообщавшему, как спасти Францию. А врач за это смертельно обиделся. Больше ничего и не было! В мирное время все бы на том и кончилось. А в революцию… Возвратимся к тексту: