Но судьба герцога значила много больше. Дело в том, что в Европе на вещи смотрели совсем иначе: там судьба каких-то безродных Пишегрю и Моро никого не интересовала, а вот расстрел герцога Энгиенского, этого незначительного аристократа, стал спусковым крючком новой войны, с перерывами продолжавшейся с 1804-го по 1815 год. Совсем недавно Бонапарт закончил победоносным миром десятилетнюю войну с Европой, казнью герцога он начал новую. Крылатая фраза, которую приписывали то Фуше, то Талейрану (на самом деле это сказал Буле де ля Мерт, председатель Законодательной комиссии), звучала так:
Демулен и Дантон: человек 14 июля и человек 10 августа
«Человек 10 августа» и «человек 14 июля»
Поздно вечером 10 жерминаля II года Республики (30 марта 1794 года) было созвано совместное заседание Комитета общественного спасения и Комитета общественной безопасности, то есть двух Комитетов, почти безраздельно правивших в те дни Францией. Большинство собравшихся не знали, о чем пойдет речь: ясно было только, что о каком-то исключительно важном деле, иначе зачем созывать сразу два Комитета вместе? И были немало изумлены, услышав, что им предлагают санкционировать арест нескольких ведущих членов Конвента, прежде всего — «человека 10 августа» Дантона и «человека 14 июля» Демулена.
1
До революции Жорж-Жак Дантон ничем замечательным не выделялся. Родился он в 1759 году, в провинции, в Арси-сюр-об; в детстве переболел оспой (эта болезнь тогда не щадила никого: ни бедняков, ни королей; кстати, Людовик XV умер от этой болезни) и был рябым, как Мирабо. Его иногда называли «Мирабо простонародья», но, конечно, не за уродство, а за ораторские таланты.
Перебравшись в Париж, Дантон выступал в суде адвокатом. Между прочим, еще в 1787 г., то есть уже в начале революционных событий, он выступал в суде ходатаем двух лиц, желавших доказать свое дворянское происхождение, а в январе 1789 он — адвокат сеньора, желавшего захватить общинную землю. Иначе говоря, ни в 1786-м, ни в 1788 году Дантон — не революционер, точно так же как не были в тот момент революционерами ни Робеспьер, ни Сен-Жюст. Вступая в адвокатскую должность — это было на заре революционных событий, — Дантон произнес, как положено, вступительную речь. Она заканчивалась словами: «Горе тем, кто провоцирует революцию; горе тем, кто ее делает».
Среди его помощников в адвокатской конторе работают Паре, Дефорж, Бийо-Варенн. Эти имена громко прозвучат в Революцию: Паре в 1793 году станет министром внутренних дел, Дефорж — секретарем Министерства иностранных дел, Бийо — членом грозного Комитета общественного спасения, который пошлет Дантона на эшафот.
Это значит, что уже к началу 1789 года Дантон интуитивно, как Мирабо, уловил правила новой политической игры. И стал собирать вокруг себя талантливых людей.
Однако вплоть до 1792 года роль Дантона в событиях третьестепенна. На выборах мэра Парижа он получает аж 49 голосов (избранный мэром Байи — 12,5 тысячи). Он даже заявляет в клубе якобинцев, что «никто из принявших какой-нибудь пост не может быть хорошим якобинцем». Зелен виноград!
Зато Дантон становится президентом квартала Кордельеров, а после того как в 1790 году была ликвидирована система кварталов — президентом клуба кордельеров. И здесь также мы видим целую плеяду видных революционеров: Лустало (издатель влиятельной демократической газеты «Революции Парижа», рано умерший и не успевший участвовать в Конвенте), Фрерон, Фабр д'Эглантин (будущий создатель революционного календаря), мясник Лежандр, неудачливый драматург Ронсен, Фурнье-Американец, будущий прокурор Коммуны Манюэль, Шометт, Колло д'Эрбуа, Марат, Камилл Демулен…
2
Камилл Демулен — далеко не самая значительная, но одна из самых обаятельных фигур революции. Это блестящий, остроумный, смелый и очень тщеславный журналист, преданный, искренний друг, счастливый муж и отец. Робеспьер, друг Демулена со школьной скамьи, назвал его «избалованным дитя Революции». Демулен был на год моложе Робеспьера и Дантона, так что можно сказать, что все трое были ровесниками.
Основной профессией Демулена, как и у большинства деятелей революции, была адвокатура; в 1785 году он стал адвокатом при Парижском парламенте. К лету 1789 года он был уже довольно известен, но звездный его час наступил 14 июля. Народ взволнован отставкой Неккера, по улицам проносят бюсты Неккера и герцога Орлеанского, задрапированные черным флером. «К оружию!» — звучат призывы, но где взять оружие?
И тут Демулен, вскочив на какую-то бочку (броневиков в столице тогда не было), призывает: «У нас нет эмблемы — пусть этот лист каштана станет нашей эмблемой! (И тут же близрастущие каштаны потеряли листву). Прикрепите их к шляпам! У нас нет оружия, но оружие есть в Бастилии! Вперед! На Бастилию!»