Загадки Красного сфинкса

– Ваше величество, бастионы Ла-Рошели доказали свою прочность и прекрасные фортификационные качества, с верным гарнизоном – это прекрасная защита нашей береговой линии…

– Это верно. Недаром их так и не удалось проверить на прочность к пороху. Как ваша подрывная группа смогла заблудиться в чистом поле – не представляю.

– Сир, скорее это было болото, а назвать болото чистым – как назвать Бэкингема живым…

Упоминание поверженного герцога привело его величество в сносное настроение, как всегда.

– Да уж, пусть на адской сковородке разбрасывается своими жемчугами!

– Сир, жители Ла-Рошели так и не открыли ворота Бэкингему, все это время они благословляли ваше имя…

– Да, ла-рошельцы стойкие ребята, этот паркетный хлыщ им не по нутру, – его величество оторвался от созерцания своих сапог и поднял на Монсеньера слегка заблестевшие глаза. – А что предлагаете вы, кузен*? Помиловать этих гугенотов?

– И протестанты и католики – смиренные подданные короля Людовика Справедливого, – поклонился Ришелье. – Это главное. Французская лилия в лице вашего величества объединяет нас всех больше, чем манера молиться. О сохранении политических свобод не может идти и речи, но свободу вероисповедания даровал им еще ваш отец… Если в городе возобновятся католические богослужения, Святой Престол будет удовлетворен.

– А что делать с Гиттоном?

– Он храбрый и стойкий человек, опытный моряк – такие люди, под правильным руководством, могут принести большую пользу нашему флоту.

– Тон его обращения дерзок. Пусть посидит в Бастилии и немного охладится для службы нашему величеству.

– Ваша мудрость, сир, сравнима только с вашей добротой. Любой узник Бастилии сейчас ест лучше, чем несчастные жители и жительницы Ла-Рошели…

– Да, кузен, вы говорите, что там из тридцати тысяч осталось в живых не более пяти? Там же женщины, дети…

– Увы, сир, из-за упрямства отцов города их дети умирают голодной смертью.

– Пусть наши пекари работают день и ночь. Мы желаем видеть счастливых накормленных подданных. Мы несем мир и порядок, а не караем. Они сами себя покарали бунтом против законной власти.

– Они будут благословлять имя вашего величества, – кардинал вновь склонился в поклоне. – Отныне и во веки веков.

– Следующая винная порция да будет Святым причастием, полученным из ваших рук в главном соборе Ла-Рошели! Весь католический мир смотрит на нас и ликует, – его величество небрежным жестом отстранил бутылку шамбертена, которую я поднес, чтобы наполнить его кубок. – Мы принимаем капитуляцию Ла-Рошели и желаем войти в город первого ноября, в День всех Святых.

Счастьем прислуживать его величеству королю Франции я обязан Монсеньеру, заявившему:

– Я не хочу ни минуты своего времени тратить на мысли о том, куда ты забредешь в следующий раз. Будешь у меня на глазах. Думаю, ты достаточно твердо стоишь на ногах и увидишь, когда его величеству или мне надо будет наполнить бокалы.

Так что накануне я долго чистил сапоги и платье, хранившие следы крови, грязи и пороха. «Вот кончится осада – попрошу у Монсеньера новые ливреи всем слугам! А то что же это – даже у Шомберга все ходят с разрезными рукавами, а мы все в гладком. Можно сделать лиловые разрезы, с серым будет очень красиво, – размышлял я, – и сапоги новые».

Так что я, из всех людей Монсеньера, находился наиболее близко к его величеству, стоя рядом с тремя собеседниками, за спиной Монсеньера. Впрочем, Сен-Симон, королевский фаворит, в беседе участия не принимал, привычно, как мне показалось, придав своему лицу выражение полного бесстрастия, напомнив этим Жюссака. Сен-Симон и внешне походил на нашего начальника охраны – только волосы чуть темнее – не пшеничные, а темного золота, и усы короче. Но за столом он был почти так же неподвижен, как и Жюссак у входа.

Его величество бросил на меня мимолетный взгляд своих печальных матово-черных глаз, и некоторое время затем изучал лицо Монсеньера, протягивавшего последнее письмо ла-рошельского мэра.

На его величестве была черная шляпа с черными и белыми перьями, отделанная узкой полоской золотой тесьмы. Такая же золотистая ткань украшала прорези его черного шелкового камзола, черные же плащ, штаны и сапоги выглядели довольно скромно, и только очень широкий воротник и манжеты оживляли его костюм.

Сен-Симон тоже был в черном, но его тонкое лицо было красиво даже при таком простом наряде, а оттенок волос был точно таким же, как отделка костюма короля.

«Интересно, в каком наряде его величество будет принимать капитуляцию Ла-Рошели?» – думал я.

Я и не предполагал, что эта честь целиком и полностью будет принадлежать моему хозяину.

*Кардинала члены королевской семьи могли называть кузеном. Со времени осады Ла-Рошели это обращение Людовика к Ришелье стало обычным.

Глава 24. Плоды победы (28 октября 1628)