Задавшись целью создать из малорусов самостоятельную (отдельную от великорусов) нацию, указанные деятели пытались создать и неотъемлемый атрибут европейской нации – самостоятельный литературный язык. Попытки эти, ввиду своей искусственности неизменно заканчивавшиеся неудачей, постепенно были перенесены на галицкую почву. Там, в Галиции, за границами Российской империи, где русский литературный язык не имел большого распространения и, следовательно, меньше ощущалась ненужность другого языка, филологические усилия украинофилов при поддержке австрийского правительства (усмотревшего в этом политическую выгоду) увенчались некоторым успехом. К началу ХХ века украинский литературный язык был создан, и теперь деятели украинского движения поставили себе целью распространить его на всю Малороссию.
Благоприятный для целей украинства момент настал, как казалось, после событий 1905 года в России. Этим и объяснялась начавшаяся языковая экспансия. Однако украинский литературный язык из-за обилия в нем заимствований из польского, немецкого, других иностранных языков, а также множества выдуманных («выкованных», как тогда выражались) слов оказался чужим народу. Он еще мог существовать в Галиции, где русины (малорусы) жили бок о бок с немцами и поляками. За пределами австрийских владений ситуация была иная.
«Помимо того маленького круга украинцев, которые умели читать и писать по-украински, для многомиллионного населения российской Украины появление украинской прессы с новым правописанием, с массой уже забытых или новых литературных слов и понятий и т. д. было чем-то не только новым, а и тяжелым, требующим тренировки и изучения», – отмечал Сирый.
Но «тренироваться» и изучать новый язык малорусы не желали. В результате украиноязычная периодика практически не имела читателей. Например, одна из самых крупных газет на украинском языке – «Рщний край» («Родной край»), по данным того же Юрия Сирого (вероятно, завышенным), имела всего около двухсот подписчиков. «И это в то время, – добавлял он, – когда такие враждебные украинскому движению и интересам украинского народа русские газеты, как «Киевская мысль», «Киевлянин», «Южный край» и т. д., выходившие в Украине, имели огромные десятки тысяч подписчиков, и это подписчиков-украинцев, а такие русские журналы дешевого качества, как «Родина», «Нива» и т. д., выходили миллионами экземпляров и имели в Украине сотни тысяч подписчиков».
«Жалко, что бедные люди моего села не хотят и знать о таких газетах, как ваша… – жаловался в письме в украиноязычную газету «Громадська думка» («Общественная мысль») один из участников сепаратистского движения. – Они влюбились в «Свет» и «Киевлянин» и другие черносотенные». «Всем известно… с каким недоверием относятся крестьяне к украинской книжке», – сокрушался другой «национально сознательный украинец». «Свои духовные потребности большинство украинцев удовлетворяет русской литературой, – констатировала украиноязычная газета «Снш» («Сноп»). – Когда же спросишь: «Почему это вы читаете русскую? Разве ж на украинском языке нет журналов или газет соответствующей ценности?», то услышишь такой ответ: «Я не привык читать по-украински».
Не помогли украиноязычным периодическим изданиям ни регулярно печатаемые в них указания о том, как надо читать ту или иную букву украинского алфавита, ни разъяснение значения новых слов. «Омоскаленное ухо тогдашних украинцев из-за Днепра не переваривало «галицкого языка Грушевского», – со злобой писал потом видный сепаратист Васыль Королив-Старый. Впрочем, сами сепаратисты тоже признавали язык, на котором печатались их газеты и журналы, неудачным. «То, что выдается теперь за малороссийский язык (новыми газетами), ни на что не похоже, – возмущался, например, известный литературный критик, щирый украинофил Василий Горленко. – Конечно, эти господа не виноваты, что нет слов для отвлеченных и новых понятий, но они виноваты, что берутся за создание языка, будучи глубоко бездарны. Я получаю полтавский «Рщний край» и почти не могу его читать».
«Язык нашей газеты для них (малорусов. –
Между тем украиноязычная пресса продолжала чахнуть, что доводило многих сепаратистов до отчаяния. В конце концов недовольство «языком Грушевского» выплеснулось за пределы частной переписки и разговоров.