Загадки матриархата: Антропогенез, история, миф: монография

Далее Серяков, не стесняясь, показывает, что готов перенести на реальных женщин то, что говорилось в сказках, мифах и легендах гораздо более древнего времени о женских сверхъестественных, то есть заведомо вымышленных персонажах. В частности, он широкими мазками рисует тот зверинец, с которым развращённые особы женского пола готовы были вступать в коитус вместо своих законных мужей (как правило – очень благородных). Список получается внушительный: «в одном только Полесье, – скрупулёзно перечисляет автор, – зафиксировано четыре варианта сказки “Муж-уж”. Кроме того, в русском фольклоре неоднократно встречается мотив сожительства женщины с медведем или волком, а в греческих мифах известен мотив брака с быком»[13].

Список пополняется Серяковым и другими животными, но мы в данном вопросе не станем следовать за авторской наблюдательностью, а лучше посмотрим, к каким обобщениям по поводу женской зоофилии он приходит: «Не проводя грани между половым совокуплением человека и животного, древнее сознание перестало делать различие и между тем, кого можно и кого нельзя потреблять в пищу. Понятно, что явление каннибализма присутствовало в первобытном обществе, однако теперь стала стираться грань между близкими родичами и чужаками. Достаточно распространён в индоевропейском, да и в мировом фольклоре образ сестры-людоедки»[14]. То есть, Серяков напрямую выводит каннибализм из сексуальной девиации, а именно из инцеста. Более того, по Серякову получается, что неандертальцы, у которых матриархата явно не наблюдается (но зато по археологическим источникам чётко прослеживается склонность к поеданию себе подобных), за излюбленными «лакомствами» бегали к соседям, а развращённые женщины современного человека пожирали тех, кто жил с ними в одной пещере.

Вот уже женщина становится у автора не только источником развращения, но и прямой угрозой жизни благородного древнего мужчины: «соединение в лице Великой Богини ипостасей матери, жены и убийцы своих сыновей, становящихся впоследствии мужьями и жертвами, – продолжает свои умозаключения Серяков, – свидетельствует о глубокой психопатологии женской психики, которая, пользуясь собственной безнаказанностью и всемогуществом, погружалась в самые тёмные бездны подсознательного, реализуя свои самые извращённые и страшные фантазии. Отголоски этих представлений оказались более чем живучи и находили своё выражение ещё в шабашах ведьм»[15]. И далее ещё более эпическое: «С течением времени убийство людей с целью обеспечения себя пищей стало превращаться для женщин в забаву, призванную удовлетворить их садистские наклонности»[16]. То есть охота на ведьм – это справедливое возмездие со стороны благородных рыцарей и мудрых пастырей, не желавших быть съеденными распоясавшимися садистками?

И завершает главу о чёрной стороне матриархата неповторимый в своём академизме вывод: «Очевидно, что в период господства полуобезумевших жриц, особенно в период обострения у них психических расстройств, в обществе царил ужас, ужас, которому, как казалось, не будет конца»[17]. Даже если отвлечься от этих морализаторских оценок (о них обстоятельный разговор ещё предстоит, но чуть позже), для Серякова матриархат – это приземлённость, обращённость к Земле как элементу космоса (отсюда ритуал трупоположения). А вот патриархат, наоборот, – это устремлённость человека к небу, к солнцу, небесному огню (отсюда соответственно ритуал трупосожжения).

В чём-то забавно, что у и Гимбутас, по сути, концепция перехода от матриархата к патриархату также сводится к переходу от женского хтонического (земного) божества к небесным мужским богам. Различие во взглядах двух исследователей, конечно, есть, и весомое. Например, для Серякова при переходе от женских к мужским богам речь идёт о внутренней эволюции индоевропейской религиозной традиции, а для Гимбутас – о смене доарийских матриархальных верований Древней Европы индоевропейской патриархальной небесной иерархией, во главе которой – бог-мужчина[18].

Но сути эти различия в главном не меняют: в обоих случаях речь идёт о смене приземлённого женского начала возвышенным мужским. Тем самым Гимбутас, независимо от занимаемой ею явственной феминистской позиции, отходит от линии своего духовного предшественника Р. Грейвса, писавшего, в том числе, так же о возвышенном, небесном начале религии Белой Богини[19]. О взглядах Грейвса ниже будет говориться подробнее, но уже сейчас отмечу: мне представляется, что именно Грейвс, несмотря на весь его романтизм поэта и влюблённого, ближе всего подошёл к пониманию первоначальной картины верований и мировосприятия древнейших людей современного типа.