Загадки Петербурга I. Умышленный город

Петроградский гарнизон не хотел защищать Временное правительство. Для большинства это значило защищать Керенского, к тому времени крайне непопулярного. Но отнюдь не все собирались участвовать в готовившемся перевороте. «Подвойский в день восстания в заседании Военно-Революционного комитета перечислял многочисленные части гарнизона, заявившие о своем нейтралитете: 3 казачьих полка, артиллерия, кавалерийские полки, пехотные полки — Семеновский, Измайловский, Преображенский, инженерный полк, батальон самокатчиков, автобронеотряд и др.».

Даже полки, принимавшие участие в перевороте, выступили не в полном составе, действовали лишь отдельные их части. Так же обстояло дело с рабочими — красногвардейцами. 25 октября «утром работа на фабриках и заводах не была остановлена. Работа шла, и только в партийных комитетах, — вспоминает рабочий Балтийского судостроительного завода Мартынов, — происходили совещания. В конце концов 235 рабочих с этого завода приняли то или иное участие в боевых действиях. С других заводов — еще меньше». Путиловцы выставили отряд из 80 человек. В целом эти отряды не представляли серьезной силы. В день переворота «…на улицах дрались только матросы и вооруженные рабочие, солдаты запасных полков были апатичны и, видимо, берегли себя и не желали особенно активных выступлений». Они берегли себя, чтобы в недалеком будущем сложить головы на Гражданской войне, сгинуть во времена голода, репрессий, коллективизации. Знали бы они, какую цену за этот «нейтралитет» придется платить им и их потомкам!

О подготовке большевистского переворота было известно заранее. Газеты писали об этом с десятых чисел октября, назывались и даты намеченного вооруженного выступления. Однако правительство и его глава Керенский заявляли, что не допустят мятежа. Если большевики забыли урок, полученный в июле, тем хуже для них. А в частных разговорах Керенский заявлял: «Пусть только они выступят, и я уничтожу их. Сил для этого более чем достаточно». В августе, выступая в Москве, он говорил о силе нынешней власти, могущей позволить «роскошь восстаний и конспиративных заговоров». Это убеждение правительство сохраняло до последнего дня.

«Станкевич рассказывает, что, когда он приехал с фронта в Петербург 24-го, Керенский встретил его в приподнятом настроении: „Ну, как вам нравится Петроград?“ Я выразил недоумение. „Как, разве вы не знаете, что у нас вооруженное восстание?“ Я рассмеялся, так как улицы были совершенно спокойны и ни о каком восстании не было слышно. Он также несколько иронически относился к восстанию, хотя и озабоченно».

К этому времени большевики завладели арсеналом Петропавловской крепости, вооружили Смольный; крейсер «Аврора» после ареста его офицеров был подведен к Николаевскому мосту и т. д. Однако они тоже до последнего дня клялись, что не собираются выступать. 21 октября Петроградский совет опубликовал воззвание: «Братья — казаки… негодяи и провокаторы говорят, что Советская власть готовит „какое-то восстание“. Их цель — вызвать кровопролитие и в братской крови утопить вашу и нашу свободу».

Ложь большевиков понятна: они не были уверены в своих силах. Гарнизон оставался пассивным, даже штаб в Смольном до 24 октября был почти не защищен. Пулеметная рота, охранявшая его, была ненадежной, а пулеметы неисправными. Предполагалось, что главной ударной силой восстания станут матросы из Кронштадта и Гельсингфорса, «уже испытанные в июльские дни». Но они прибыли в Петроград лишь 25 октября. А до тех пор «хорошему сводному отряду (войск Временного правительства. — Е. И.) было бы не много хлопот со Смольным» и его обитателями. Почему же правительство бездействовало?

Причин тому много, одна из них — личные качества его главы и верховного главнокомандующего: «непостоянство Керенского, полная невозможность положиться на его слова, доступность его всякому влиянию и давлению извне, иногда самому случайному». Его обвиняли в тщеславии, слабости, трусости. В роковой для России час во главе правительства оказался совершенно негодный для этого человек.

Другой причиной бездействия являлся «синдром левых». Для эсера Керенского и других деятелей из революционных демократов главной угрозой оставался призрак «контрреволюции». Большевики, с их экстремизмом, были, конечно, крайними, но все же своими: крайне левыми. Разгромить их без убедительных доказательств их вины значило подорвать единство революционных сил. Накануне переворота Керенский говорил в Совете Республики: «Правительство могут упрекнуть в слабости и чрезвычайном терпении, но никто не имеет права сказать, что Временное правительство за все время, пока я стою во главе его… прибегало к каким-либо мерам воздействия раньше, чем это не грозило непосредственно гибелью государства». Что тут добавить?