Загадки Петербурга I. Умышленный город

Если Петербург называли городом на болоте, то Петроград становится городом на крови. В кровавой хляби не просто погибало бессчетное число жертв — сознательно уничтожалось все лучшее, достойное в народе. Выберем из мартиролога тех лет одно имя — капитан I ранга А. М. Щастный. В конце марта 1918 года он был назначен командующим морскими силами Балтийского флота; перед вступлением немцев в Финляндию получил секретное предписание председателя Реввоенсовета Троцкого взорвать корабли, уничтожить Балтийский флот. Щастный не сделал этого, а сохранил флот, выведя его из Гельсингфорса (Хельсинки) в Кронштадт. В мае его вызвали в Москву, арестовали и судили в Верховном трибунале. Единственным свидетелем и главным обвинителем на суде был Троцкий. Щастного обвинили в том, что «совершая геройский подвиг, он тем самым создал себе популярность, намереваясь впоследствии использовать ее против советской власти». За спасение Балтийского флота он был расстрелян!

Я не стану писать о терроре советского времени — это тема особая. Заглянув в его бездну, уже не видишь ничего, кроме «кровавых костей в колесе». В тридцатые годы в Ленинграде бытовала загадка: «Какое самое высокое здание в городе?» — «Исаакиевский собор». — «Нет, дом НКВД. С собора видно Ладожское озеро, а из дома на Шпалерной — Соловки».

А до Соловков — во всю ширь — плоское, вымершее пространство…

Небесная родина наполняется ежеминутно более и более близкими нашему сердцу и тем как бы становится нам еще желанней и драгоценней.

Из письма Н. В. Гоголя В. А. Жуковскому. 1847

К началу 1917 года в городе было 2,4 миллиона жителей, в 20-м году — 722 тысячи. За три года население уменьшилось втрое. В 1918–1919 годах в Петрограде голод. Хлебная норма зимой 1918 года — 200 грамм в день, с апреля 1919-го — 50 грамм. «Девятнадцатый год… Симметрия двух девяток для многих… осталась зловещим знаком голодной смерти, сыпного тифа, испанки, лютого холода в разрушающихся и разрушаемых (топили паркетами) домах и самодержавного царствования ВЧК» (Н. Н. Берберова. «Железная женщина»). «Сперва топили печки старого образца мебелью, потом просто перестали их топить. Переселились на кухню… Спали в пальто, покрывались коврами; особенно гибли люди в домах с центральным отоплением. Вымерзали квартирами… Лопнули водопроводы, замерзли клозеты… Умирали, возили трупы на ручных салазках. Теперь стали подбрасывать трупы в пустые квартиры. Дороговизна похорон. Я посетил раз своих старых друзей. Они жили в доме на одной аристократической улице, топили сперва мебелью, потом полами, потом переходили в следующую квартиру. Это — подсечная система. В доме, кроме них, не было никого», — вспоминал В. Б. Шкловский в автобиографической прозе «Три года».

Летом 1919 года в городе свирепствовали дизентерия, холера, сыпной тиф. Раньше можно было уехать из Петрограда (и многие уехали), теперь бежать некуда — с трех сторон фронт Гражданской войны. «Несмотря на периодическую глухую орудийную стрельбу, вид города все тот же: по улицам, заросшим травой, в ямах, идут испитые люди с котомками и саквояжами, а иногда… протарахтит большевистский автомобиль» (З. Н. Гиппиус. «Петербургские дневники». Август 1919). Зимой в квартирах нет света, холод такой, что вода из лопнувших труб замерзает, образуя каток. «В эти долгие-долгие часы тьмы все кажется, что ослеп. Ходишь с вытянутыми вперед руками, ощупывая ледяные стены коридора… Я поняла, что голод хуже холода, а тьма хуже и того и другого вместе».

«Сегодня сыт: а знаете, милого творожку я съел чуть-чуть — не более раз 4-х за зиму… Теперь только о еде и думаю», — это из письма 1918 года Розанова Голлербаху. Он вспоминает счастливые дни, когда «отрезывал у-зень-кую серединку пирога с капустою и, не удержась… еще и еще. Ах, как вкусно было». «Булочки, булочки… Хлеба пшеничного… Мясца бы немного…» (В. В. Розанов. «Апокалипсис нашего времени»).

Имя петербургского хирурга Николая Александровича Вельяминова было знаменито в медицинском мире. В 1920 году, «председательствуя в последний раз на собрании хирургического общества, он, обратясь к портрету Пирогова, сказал: „Ave, Caesar, morituri te salutant!“[21]. Вскоре Вельяминов был выселен из квартиры вместе с собакой — единственным оставшимся у него близким существом. Он нашел пристанище в холодном, пустом помещении и очень нуждался. Когда последнее кресло было расколото на дрова и сожжено, Николай Александрович умер. На другой день нашли мертвой его собаку» (Т. А. Аксакова. «Дочь генеалога»). Таких судеб и страшных смертей в Петрограде 1918–1920 годов были тысячи, десятки тысяч.