Загадки Петербурга II. Город трех революций

Спор о смерти Есенина продолжается. В советское время он был подспудным, тогда существовала одна «официальная» версия: до самоубийства поэта довели алкоголизм и беспутный образ жизни. Почему же к концу ХХ века опять заговорили о смерти Есенина? Может быть, потому, что ее темный ужас не укладывается в наше привычное, с школьных лет усвоенное представление о «смерти поэта» как о высокой трагедии, о вторжении внешнего зла в творческий мир поэта? Кончину Александра Блока, казнь Николая Гумилева современники пережили как трагедию, но как примириться с таким: пьяный неврастеник режет себе руки в номере гостиницы, пишет кровью прощальные стихи (!) и вешается на трубе отопления, обмотав вокруг шеи веревку от чемодана. В такое страшно вглядываться. За год до смерти Сергей Есенин писал о себе:

Этот человек
Проживал в стране
Самых отвратительных
Громил и шарлатанов[45]

.

Он погиб через четыре года после Блока и Гумилева, но за эти годы многое изменилось. В 1921 году будущие «агитаторы, горланы и главари» советской литературы еще только сбивались в стаи, Пролеткульт только начинал пробовать силенку. В 1920 году К. И. Чуковский записал свой разговор с пролеткультовскими поэтами после литературного вечера Гумилева. «„Вы сами понимаете, почему Гумилеву так аплодируют?“ — спрашивали они. „Потому что стихи очень хороши. Напишите вы такие стихи, и вам будут аплодировать…“ — „Не притворяйтесь, К. И. Аплодируют, потому что там говорится о птице…“ — „О какой птице?“ — „О белой… Вот! Белая птица. Все и рады… здесь намек на Деникина“. У меня закружилась голова от такой идиотической глупости». Такие приступы головокружения были обеспечены ему и другим настоящим писателям на многие десятилетия. В литературе воцарилась чернь со своими нравами и понятиями. Творческая свобода, высокое назначение поэзии, присущее поэту обостренное чувство чести — все это старорежимные выдумки; Маяковский сформулирует новую роль и назначение поэта:

Я, ассенизатор
и водовоз,
революцией
мобилизованный и призванный…

В среде литераторов установились такие нравы, что водовозы и ассенизаторы сошли бы в сравнении с ними за джентльменов. «Не знаю почему, из-за какой-то легкой ссоры с Мандельштамом на вечеринке Камерного театра я разгорячился и дал ему пощечину», — вспоминал поэт Вадим Шершеневич. Мандельштам вызвал его на дуэль, но Шершеневич «коротко ответил, что никакой дуэли не будет, а если Мандельштам будет приставать, то я его изобью еще раз, и посоветовал по этому поводу больше ко мне не обращаться».

Дуэль, поединок чести[46] — один из значимых сюжетов в произведениях русской литературы XIX века и в судьбах ее творцов. В 20-х годах об этой литературной традиции не забыли; так, Вениамин Каверин после незначительной размолвки с Зощенко вызвал его на поединок, но друзья их помирили. Однако одна «литературная» дуэль в Петрограде советской поры все же состоялась: весной 1920 года Виктор Шкловский вызвал на поединок жениха поэтессы Надежды Фридлянд. Поводом для вызова было соперничество, но настоящей причиной — желание Шкловского «примерить» к себе знаменитую традицию. Стреляться решили по всем правилам, за городом, в Сосновке, в присутствии доктора и секундантов. «Одна моя ученица с муфтой поехала с нами, она была врачом, — вспоминал Шкловский. — Стрелялись в 15 шагах, я прострелил ему документы в кармане (он стоял сильно боком), а он совсем не попал. Пошел садиться на автомобиль. Шофер мне сказал: „Виктор Борисович, охота [вам]. Мы бы его автомобилем раздавили“». В этом пародийном поединке все замечательно: и врач с муфтой, и простреленные документы в кармане, но лучше всего реплика шофера. Действительно, зачем подставлять лоб под пулю, если можно раздавить противника машиной?

Жизнь советской литературы проходила под шум драк и треск пощечин.

В 1926 году жена журналиста Сосновского публично дала пощечину Михаилу Кольцову за газетную травлю ее мужа. «Ольга раздражилась его самодовольным видом, подошла к нему и размахнулась так, что потом у нее ладонь болела, — вспоминала Евгения Мельтцер. — „Это вам за клевету!“ — крикнула она… А он схватился за щеку и сказал сквозь зубы: „Если бы вы не были женщиной, я бы дал вам сдачи!“» Он, может, и врезал бы ей, да дело происходило на людях.

Писатель Сергей Бородин избил Надежду Мандельштам, и писательский суд под председательством А. Н. Толстого фактически оправдал его.

«В далеком углу сосредоточенно кого-то били. Я побледнел: оказывается, так надо — поэту Есенину делают биографию», — острил поэт Илья Сельвинский. У Есенина ко времени гибели было повреждено сухожилие левой руки, и пальцы этой руки почти не действовали, повреждена была переносица — все это плоды «биографии», которую ему делали. К 1925 году, вследствие доносов и провокаций, на него было заведено семь уголовных дел. Зачем стреляться с поэтом, если его можно раздавить машиной?