Загадки Петербурга II. Город трех революций

В 1927 году в СССР отмечали десятую годовщину Октября, Сергей Эйзенштейн снимал в Ленинграде фильм «Октябрь», и тысячи статистов метались по Дворцовой площади и «штурмовали» Зимний. От орудийных залпов во дворце дребезжали стекла, и служители, убирая в залах после съемок, ворчали, что в 1917-м все было потише и грязи поменьше. Эйзенштейн вдохновенно творил миф, который со временем будет восприниматься почти как реальность. Другой мифотворец, Владимир Маяковский, приехал в Ленинград с новой октябрьской поэмой «Хорошо!». На его выступлении в Доме печати случился скандал: после чтения Маяковский стал отвечать на записки из зала. Отвечал, как всегда, грубовато, задиристо и «вдруг затрясся как в падучей, заорал. Он рычал, бесновался: „Закройте двери. Я выведу на чистую воду этого мерзавца, никого не выпускать…“» — вспоминала Лидия Жукова. В записке был вопрос: «Ты скажи мне, гадина, сколько тебе дадено?» У Горького, который теперь тоже славил большевистский переворот, читатели не спрашивали, сколько ему дадено, хотя его хвалы имели материальную подоплеку: бо́льшую часть гонораров живший в Италии Горький получал из СССР. Читатели наивно полагали, что Горькому неведомо, что происходит на родине, и писали ему о жестокости власти, о том, что «эксперимент стоил стране людоедства». «Что касается Вашей ссылки на историческую аналогичность с временем Петра Великого, то здесь, по-моему, передержка: не с временем Петра I и его реформами следует сравнивать аналогичный момент, нами переживаемый, а с временем, если уж хотите, Павла I, — возражал Горькому москвич Андриан Кузьмин. — Когда этот сумасбродный и озлобленный человек дорвался до власти, то он шпицрутенами и фухтенами насильно пытался обратить русского человека в пруссака… пока его не убрали». Такие письма посылали обычной почтой, поэтому их авторы из предосторожности, как правило, не подписывались. А Андриан Кузьмин не побоялся подписаться, хотя до чего договорился, вражина, — «пока его не убрали»! Такие исторические аналогии — вещь опасная.

В 20-х годах в России возник огромный интерес к отечественной истории. Старый друг Вернадского, известный до революции общественный и государственный деятель Д. И. Шаховской[73] в письме к нему размышлял о причинах этого интереса: «…никогда не было такой тяги к изучению старины, в частности XVII века, как сейчас… Самое понимание нашего прошлого в целом… определение нашего места в историческом процессе — становится впервые возможным, вся наша история обозревается с огромной высоты, на которую возносит нас пережитое нами». Особый интерес к XVII столетию — рубежу двух исторических эпох России, не случаен: он начинался Смутным временем и сменой царствующей династии, на этот век пришлась церковная реформа, породившая в народе раскол, и начало деятельности Петра I.

А как вписывалось в контекст отечественной истории советское время? Позднее идеологи станут сравнивать его с временами правления Петра Великого и Ивана Грозного, но в 20-х годах аналогии современности и прошлого вызывали у власти подозрительность и вражду. В это же время в стране набирало силу краеведческое движение, тысячи энтузиастов стремились сохранить памятники искусства и старины, собирали сведения о прошлом своего края — «малой родины». На Всероссийском краеведческом съезде 1927 года возникла дискуссия: выступавшие говорили, как важно собирать и изучать материалы, свидетельствующие о быте разных народностей СССР. Это вызвало одобрение зала, «живо откликнулись представители разных народов — черемис, мордвин, татарин… После них выступил проф. С. Н. Чернов и сказал: „Все это очень хорошо, очень нужно. Но следует среди разных национальностей нашего Союза не забывать еще одну национальность, русскую. Нужно предоставить и ей право также позаботиться о фиксировании исчезающих явлений быта, а также уходящих из употребления вещей. Почему слово «русский» почти изгнано теперь из употребления?“ Выступление Чернова вызвало резкие протесты различных националов, обвинивших Чернова в „великодержавной вылазке“», вспоминал культуролог и историк Николай Павлович Анциферов. Ему пришлось выступить с разъяснением: «Я сказал, что речь идет не о каком-то преимуществе для русских, а о признании прав русской национальности на любовь к своей старине, как это признано за другими нациями». Советская власть скоро разрешит споры краеведов: краеведческие общества будут объявлены контрреволюционными организациями, краеведов сгноят в лагерях или расстреляют в 1937–1938 годах, а бо́льшая часть собранных ими материалов погибнет.