Загадочная Коко Шанель

«…пожирательница гениев, влюбленных в нее: Вюйяр, Боннар, Ренуар, Стравинский, Пикассо… коллекционерка сердец… ее прихоти немедленно становились модой, использовались декораторами, подхватывались журналистами, имитировались пустоголовыми светскими дамами. Мизиа — королева современного барокко… Мизиа — капризная, коварная, объединяющая своих друзей, не знающих друг друга, чтобы «иметь возможность поссорить их потом», как уверял Пруст[115]. Гениальная в вероломстве, утонченная в жестокости, Мизиа, о которой Филипп Бертело[116] сказал, что ей не следует доверять то, что любишь. «Вот идет кошка, прячьте ваших птиц», — повторял он, когда она звонила к нему в дверь. <…> Мизиа Парижа символистов, Парижа фовистов[117], Парижа первой мировой войны, Парижа Версальского мира[118]… Мизиа, чьи пронизывающие насквозь глаза еще смеялись, когда рот уже кривился в недобрую гримасу».

Может быть, следует вспомнить драматические обстоятельства, при которых она появилась на свет божий. Мать ее, Софи Годебска, жила в Брюсселе, муж ее в это время отделывал в Санкт-Петербурге дворец княгини Трубецкой.

От неизвестного «доброжелателя» Софи Годебска узнала, что он наслаждался любовью (принятое тогда выражение) с ее молодой тетушкой, которой успел сделать ребенка. Софи Годебска немедленно отправилась в Санкт-Петербург.

«Один Бог знает, каким чудом (рассказала Мизиа в своих мемуарах) ледяной русской зимой она добралась до цели своего путешествия. Поднялась по ступенькам дома, покрытого снегом. Прислонилась к косяку двери, чтобы перевести дыхание и позвонить. Знакомый смех донесся до нее. Рука ее опустилась. После тех нечеловеческих усилий, которые ей придала любовь, безмерная усталость, полный упадок духа овладели ею».

Бедная Софи. Она добралась до маленькой гостиницы, откуда написала своему брату. Тот вызвал ее мужа, приехавшего как раз вовремя, чтобы принять ее последний вздох. Она успела дать жизнь Мизии. «Драма моего рождения должна была оказать глубокое влияние на мою судьбу», — писала Мизиа.

Сначала ее воспитывала бабушка, богатая, любящая пышность гурманка. Очень музыкальная и гостеприимная. Ее дом в окрестностях Брюсселя был открыт для артистов. Среди завсегдатаев — бельгийская королева. Когда Мизиа отваживалась спуститься в подвалы, она обнаруживала там туши телят, баранов, быков, висящих на крюках, «ужасающие кровавые сталактиты, которые будут разрезаны и поданы бабушке и обжорам, ее окружающим». Она не добавляла, что все это изобилие было ей противно, и тем не менее невольно думаешь о Коко, у которой вид зарезанных, окровавленных свиней на кухне красивого дома в Оверне вызывал отвращение.

Какой вклад внесла Мизиа в тот образ Мадемуазель Шанель, который годами создавала Коко? С Мизией и ее третьим мужем, испанским художником Хосе-Мария Сертом[119], она прошла свой курс Сорбонны. Они дали ей одновременно и то, чему учатся, и то, чему научить нельзя, разбудив дремавшие в ней таланты.

Серт был предшественником Дали[120] и по манере поведения, и по краснобайству. Плотный, черный бородач, всегда немного ряженный, задрапированный в плащ, с сомбреро на голове, которое, как он уверял, не снимал даже перед испанским королем. Перед Коко, разумеется, он обнажал голову.

— Я могу въехать на лошади во все церкви Испании, — заверял он.

Когда его представили Мизии, он немедленно устремился в атаку:

— Знаете ли вы, мадам, что аист может умереть от голода перед горой пищи?

Она, всегда такая быстрая на ответ, онемела.

— Достаточно подпилить ему конец клюва, и он потеряет ощущение расстояния, — объяснил Серт.

Не кажется ли, что слышишь Дали? Как и Дали, он говорил по французски с каталанским акцентом. Выиграв первое очко своими аистами, тут же рассказал о растерянности и ужасе стаи уток, которых он перекрасил в ушастых тюленей, увидевших тюленей, им же покрытых утиными перьями.