Загадочная Коко Шанель

Она не ставила современных модельеров на одну доску с прежними, времен ее дебютов; о тех она говорила иногда с чувством (как вспоминают товарищей по полку). «Это я ввела моду на модельеров в свете, — утверждала она. — До меня этого вовсе не было. Тогда не приветствовали господина Дусе[256], который был замечательным человеком, страстно влюбленным в искусство. Чтобы в этом убедиться, достаточно посетить музей Дусе. А у него никогда не было положения в свете».

Действительно ли заслуга в этой перемене принадлежит ей? Многое изменилось между 1914 и 1919 годами, многие понятия обесценились. Она придавала свету такое же значение, как верующие ее эпохи аду или раю. Быть там или не быть!

«Я никогда не искала общества светских людей», — говорила она.

Если хотите, это правда. Теперь она не перенесла бы — как это было в Руаллье — чтобы на нее смотрели свысока. Вот почему она почти никогда не ходила к другим.

«В свете не принято принимать своих поставщиков».

Она рассказала две истории, которые, по ее словам, заставили ее задуматься. На прием к Морису де Ротшильду по ошибке пригласили великого ювелира Картье, спутав его с бельгийским послом Картье де Маршьенном. Когда доложили о супругах Картье, Морис де Ротшильд с грубостью, которую признают за ним даже его друзья, напрямик заявил им, что произошло недоразумение и что он не принимает своих «поставщиков». «Конечно, если вы хотите пройтись по гостиным, чтобы увидеть картины и мебель…» Картье повернулись и ушли. «Естественно», — заметила Коко. Другая Ротшильд, жена барона Анри, попросила ее прийти к ней, чтобы посмотреть «кучу вышедших из моды украшений»: «Посоветуйте, что можно из них сделать».

Она способствовала известности Дома Шанель при его возникновении. Коко согласилась и занялась драгоценностями, разложенными на бархатной скатерти в будуаре баронессы. Ввели господина в рединготе, великого ювелира Картье, с которым она тогда и познакомилась. С ним обращались, как с подчиненным.

«Как с выдающимся подчиненным, разумеется», — говорила Коко.

Поразительно, что она будет всю жизнь неистово завоевывать и защищать свое «высшее равенство», которое никто больше не оспаривал. Можно даже сказать: которое никогда не оспаривалось. Ей так и не удалось забыть черный передник сироты. Дочь своего таланта, своего гения? Она принадлежала к архибуржуазной эпохе, когда гения было недостаточно, чтобы чувствовать себя равной. Особенно женщине. Однако деньги становились своего рода свидетельством происхождения. Чем недавнее они появились, тем больше их было нужно. Это объясняет, почему до последнего вздоха Коко не переставала их зарабатывать, постоянно повторяя, что не нуждается в них.

Она почти никогда не присутствовала на примерке, делая исключение лишь для нескольких друзей. Зато внимательно наблюдала, когда примеряли туалеты такие актрисы, как Ингрид Бергман, Жанн Моро[257], Дельфин Сейриг[258] или Роми Шнайдер[259], — самые великие, у которых она не брала денег:

«Не могу же я заставить платить женщин, перед которыми становлюсь на колени, чтобы поправить юбки».

После этих примерок, вернувшись к себе и растирая колени:

«Какая скучища, я чуть не умерла, так эти люди мне надоели».

Она приняла Брижит Бардо внешне очень тепло, но это «не состоялось». Б.Б. пришла заказать платье для торжества в Бельгии, где ей должны были вручить приз. Она хотела появиться в платье из черного шелкового муслина, какое было на Дельфин Сейриг в «Мариенбаде»[260].

— Вас там ждут, как солнце, — заметила Коко, — а вы хотите появиться в трауре.

— Вы можете воспользоваться мною для рекламы, — ввернула Брижит Бардо.

«Мне ее жаль, — вздыхала Коко, говоря о Б.Б. — Она не может нигде появляться, даже позавтракать в ресторане. Носит парик и очки, чтобы ее не узнавали».

Перефразируя Писание, она добавляла: «Горе тому, кто начинает со скандала, как она…»

В какой мере в ее подсознании этот «скандал Бардо» напоминал ей о «скандале Коко», о котором она не хотела вспоминать?

Она советовала Бардо воспользоваться в ее тридцать лет самым действенным из sex-appeal[261] — целомудрием.

Она согласилась на почетное звание Компаньона Жана Нико[262] за выдающиеся заслуги в защите табака. Не без гордости показывала мне свою медаль, не много обеспокоенная тем, что не явилась сама получить ее, а послала своего директора.

«Мне следовало сделать это самой, — заметила она, — там были министры».

Думают, что она также приняла Оскара Моды, присуждаемого Стэнли Маркусом из Далласа. На самом деле она согласилась приехать в Даллас в сентябре 1957-го в связи с пятидесятилетием магазинов Маркуса. Поездка, которая ее и развлекла и раздражила. Она говорила:

«Я не знала хитростей месье Маркуса. Он приказал всем своим buyers[263] собраться у него. Я, Мадемуазель Шанель, была главным аттракционом. Buyers — люди, которые должны были закупать модели. Я вынуждена была пожать тысячи рук. Все они одинаковы: бараны».