Загадочная Отечественная война

Более обоснованные цифры приводит в своем исследовании профессор В. Н. Земсков. По его данным, в 1930–1931 годах на спецпоселение было отправлено 381 173 семьи общей численностью 1 803 392 человека[173], а за 1932–1940 годы к ним прибавилось еще 2 176 000 человек[174]. Таким образом, общее число репрессированных составило около 4 миллионов человек. В реальности эта цифра была еще больше, так как в ней не учтены раскулаченные по третьей категории — отправленные на спецпоселение в границах своей области или края, а также число умерших в дороге в ссылку. Т. е. можно говорить примерно о 5–6 миллионах крестьян, пострадавших в ходе коллективизации. Много это или мало? Согласно результатам переписи 1926 года, сельское население СССР составляло 120 713 801 человек. Поскольку не все, кто живет на селе, являются крестьянами, мы можем оценить численность советского крестьянства примерно в 100 миллионов человек. Согласно нашим подсчетам (конечно, весьма приблизительным), в ходе коллективизации репрессиям подвергся каждый двадцатый крестьянин. При этом нужно учесть, что главный удар был нанесен по наиболее хозяйственным, трудолюбивым, образованным крестьянам — именно своим трудом добивались они уровня благосостояния, позволявшего записать их в «кулаки».

Уровень же профессиональной подготовки в области сельского хозяйства новоявленных руководителей колхозов был, мягко говоря, весьма низким.

«Я выросла в городе и не имела ни малейшего понятия о сельском хозяйстве. Всей душой преданная советской власти, я быстро продвинулась и заняла высокое место в райкоме как крупный партийный работник. Последней весной в райком пришла жалоба, что крестьяне одного села отказываются выезжать в поле и засевать землю. Меня послали выяснить это дело и наладить посев. Я приехала из города как представитель власти, созвала крестьян и спросила:

— В чем дело? Почему не засеваете поля?

— Нет посевного, — слышу.

— Покажите мне амбары.

Открыли ворота сараев. Гляжу — горы мешков.

— А это что? — спрашиваю.

— Пшено.

— Завтра чуть свет вывезти его отсюда в поле и посеять! — прозвучала моя команда.

Мужики усмехнулись, переглянулись между собой.

— Ладно. Сказано — сделано! — весело откликнулся кто-то. — За работу, ребята!

Я торжествовала: послушались, видно, голос у меня внушительный!

Подписав бумаги о выдаче пшена крестьянам, я спокойно легла спать. Проснулась я поздно, позавтракала и пошла к амбарам узнать: работают ли? А в сарае уже пусто, вывезено все под метелочку. К вечеру назначаю опять собрание. Народ сходится веселый, подвыпивший, где-то гармонь играет, частушки поют. „Почему гуляют?“ — недоумеваю я. Наконец пришли мужики, смеются.

— Ну как, пшено посеяли? — спрашиваю.

— Все в порядке! — отвечают. — Распорядитесь, завтра что сеять?

— А что у вас во втором амбаре?

— Мука! Давайте завтра ее сеять! — хохочет пьяный мужик.

— Не смейтесь, — говорю, — муку не сеют!

— Почему не сеют? Раз сегодня кашу посеяли, значит, завтра и муку сеять будем.

Меня как обухом по голове ударило:

— Как кашу сеяли? Да разве пшено — каша?