Загадочная птица

Прошел час с лишним, Катя пошевелилась, спросила, сколько времени, и заявила, что хочет есть. Через десять минут мы подъехали к придорожному ресторану «Маленький повар». Позавтракали. Катя обхватила ладонями кружку с дымящимся кофе, подняла голову:

— Теперь вы созрели для рассказа?

Мы просидели там почти час. Когда вернулись в машину, небо уже светлело. Теперь Катя знала все. В том числе и что в нашем распоряжении не более двух дней. Нельзя терять ни минуты.

Дальше мы ехали молча. Пригороды Лондона появились к рассвету, движение оживилось. Мы успешно добрались до дома, я выключил двигатель и посмотрел на Катю:

— Пошли?

— Я все думала о Карле Андерсоне, — неожиданно произнесла она. — Он смотрит на Габби как-то по-особому. Думаю, у них это настоящее.

— Да, — отозвался я, — но его жизнь и ее… слишком уж они разные.

Катя пожала плечами:

— Видимо, она изменилась. Теперь готова заниматься чем-нибудь иным. Выйдет замуж за Карла Андерсона и успокоится.

Я покачал головой:

— Габби не изменится. Нет. Для нее работа — все. — И после короткого молчания добавил: — Деньги Андерсона ей нужны, чтобы спасать планету. А замуж за него она выйти не может. Во всяком случае, пока.

— Почему вы так уверены?

— Потому что в данный момент она по-прежнему замужем за мной, — ответил я.

Я часто задавал себе вопрос, сложилась бы жизнь моего деда иначе, если бы он женился по любви. Мою бабушку он не любил. Из оставшихся после него дневников ясно, как мало времени дедушка провел с женой. Там даже нет объяснения, почему он на ней женился. Словно это произошло неожиданно для них обоих. Почему так случилось? Когда у них появилась возможность задать себе этот вопрос, было уже поздно. Мой дед отправился в джунгли, и надежды на перемены не было.

В тот день в Конго, когда он отделился от группы, он мог написать письмо. Мой дед сознавал, что следующий шанс появится много месяцев спустя, и все же не написал жене, не послал весточки. А просто вместе со своим спутником забросил на плечо мешок и двинулся в джунгли.

Местности они не знали. И вообще понятия не имели, куда идут. А это делало небольшие трудности в десять раз сложнее, а большие и вовсе не преодолимыми. Они намеренно избегали туземцев, которые могли бы им помочь, и, казалось, искали самые непроходимые места. В первый месяц было пройдено сто миль, но, как следует из его дневника, они двигались извилистым путем по местам, еще не нанесенным на карту, что требовало огромной энергии. Заметки в дневнике деда с каждым днем становились короче. Они добрались до реки и три недели шагали вдоль берега по мелколесью. Затем, когда запасы хинина подошли к концу, пришлось отойти от воды подальше. Миновал еще месяц, и мой дед прекратил вести путевой журнал, будто предчувствуя конец. Не ясно даже было, пытались ли они продвинуться вперед или делали отчаянные усилия вернуться обратно. В любом случае это было безнадежно. Они заблудились и вконец измотались. Запасы еды были почти на исходе. У деда возобновились приступы лихорадки. И самое главное, нигде не было видно никаких павлинов.

Когда мы зашли в мою комнату, я показал Кате фотографию на столике у кровати.

— Это моя дочка. Ей был тогда почти год. Она умерла через несколько недель после того, как сделали этот снимок.

Мы сели на кровать, касаясь коленями и локтями.

— Я так вам сочувствую, — промолвила Катя, нежно поглаживая фотографию кончиками пальцев.

— Бразильская сельва не то место, где нужно растить ребенка. Есть сотни причин, по которым он может погибнуть. Это непреложный факт, и мне следовало знать. Впрочем, я знал, но все равно был потрясен. Все изменилось, жизнь рухнула.

Я замолчал, и она дотронулась до моей руки, побуждая говорить.

— Я не мог работать, словно ничего не случилось. Просил жену уехать, вернуться в Англию. Но для Габби работа была надежным убежищем, куда всегда можно спрятаться. А я потерял интерес. Ко всему.

На мгновение я вдруг снова очутился там, в небольшой комнатке с окном, занавешенным грязной сеткой, и вентилятором, который работал просто так, бесполезно. Какие-то запахи. Маленькая кроватка, пустая. На матраце еще видны вмятины, сохраняющие контуры ребенка. И Габби внизу, отдающая распоряжения ровным тоном.

— И вы ее оставили?

— Иного выхода не было. Меня раздражали все ее действия. Конечно, это несправедливо, но что поделаешь. Казалось, еще чуть-чуть, и мы возненавидим друг друга. В конце концов решили, что я уеду. — Я посмотрел на фотографию, вновь ощущая пустоту внутри себя. — Мы назвали ее Селеста, в честь матери Габби. Фотография — единственное, что осталось от нашей дочери. И воспоминания. Когда нас с Габби не станет, будет лишь эта фотография. А потом и вообще ничего.

Мы посидели некоторое время молча.

— После вы стали заниматься исчезнувшими птицами? — спросила Катя.

— Да. — Я изобразил фальшивую улыбку. — Подходящее занятие, верно? Сохранить хотя бы на бумаге то, что безвозвратно утрачено.

— А Габби?