Загадочное отношение философии и политики

Этот спор вполне актуален. В самом деле, какая у нас ситуация сегодня, то есть, я хочу сказать, ситуация устроенных людей, которые сами себя называют «западными»? Цена, которую приходится платить за нашу любимую свободу здесь, в западном мире, состоит в чудовищном неравенстве, прежде всего на уровне наших стран, но также и на международном уровне. С философской точки зрения, в современном мире нет никакой справедливости. Соответственно, мы никак не можем считаться добродетельными в том смысле, в котором это слово понимали наши великие предшественники-якобинцы. Но мы льстим себе тем, что мы больше не террористы. Правда, ещё Сен-Жюст как раз спрашивал: «Чего хотя те, кто не хотят ни добродетели, ни террора?». И ответ: они хотят коррупции. То есть хотят, чтобы мы погрязли в коррупции, и не желали чего-то большего. В данном случае я называю «коррупцией» не столько постыдные выплаты и систему обмена между преступностью и «честным обществом», всевозможные хищения, которые, как мы знаем, поддерживаются капиталистической экономикой. Под «коррупцией» я понимаю, главным образом, то умственное разложение, из-за которого мир, столь очевидно чуждый любому принципу, представляется и принимается большинством тех, кому он выгоден, словно бы он был лучшим из миров, так что можно стерпеть и то, что от его имени ведут войну со всеми теми, кто оспаривает это отвратительное самодовольство, и преследуют внутри – как «не интегрированных в общество» – тех, кто, придя извне, не готов безоговорочно согласиться с превосходством капитало-парламентаризма, им же и провозглашенным.

Воспитываясь в мире, мысль которого развращена и где несправедливость является принципом одновременно тайным и священным, вооружаясь подручными средствами против этого развращения, философ вряд ли удивится тому, что ему приходится жить в парадоксальной ситуации. Демократия – это условие философии, но в то же время демократия не имеет прямого отношения к справедливости, которая, отстранившись от демократических прелестей индивидуальной свободы, попахивающих гнильцой, представляется порой в качестве вынужденного обстоятельствами союза добродетели и террора. Итак, справедливость – это философское имя истины в политическом поле. Таким образом, узел, составленный тремя терминами – философией, демократией и политикой, – остается непрозрачным.

Теперь мы сделаем ход в сторону – вполне классический ход, определяемый математикой. Математика, вероятно, является лучшей парадигмой справедливости, которую только можно найти, что и было сразу же показано Платоном. В математике у нас сначала есть определенная первичная свобода – свобода выбора аксиом. Но после всё полностью определено, всё основано на логических правилах. Поэтому мы должны полностью принимать последствия нашего первого выбора. И такое принятие не является свободой, это ограничение, необходимость: найти верное доказательство – тяжелый интеллектуальный труд. В конце концов, всё это и есть универсальное равенство в точном смысле: доказательство является доказательством для каждого без исключения, кто принимает исходный выбор и логические правила. Итак, у нас есть выбор, последствия, равенство, универсальность.

В действительности, так мы получаем парадигму классической революционной политики, цель которой – справедливость. Нужно начать с принятия фундаментального выбора. В историческую эпоху, которая отсчитывается с великих якобинцев 1792 года, массово казненных в 1794 г. после 9 термидора, и заканчивается с последними огнями культурной революции в Китае и общемирового «левого движения», то есть примерно в конце семидесятых годов прошлого века, выбор осуществляется между тем, что китайские революционеры называют двумя дорогами или двумя классами: революционной дорогой и консервативной. Между рабочим классом и буржуазией. Между частной жизнью и коллективным действием. Затем надо принять последствия сделанного выбора, а именно организацию, тяжелую борьбу, жертвы, не свободу мнений и стиля жизни, а дисциплину, длительный труд, необходимый, чтобы найти стратегические инструменты победы. А результат – это не демократическое государство в сегодняшнем смысле этого термина, а диктатура пролетариата, нацеленная на подавление сопротивления противника. В то же самое время всё это представляется совершенно универсальным, поскольку цель – не власть одного частного класса или группы, а конец всех классов и форм неравенства, а в конечном счете и конец государства как такового.