Загадочные этруски

«Карфадоника», или «История Карфагена»[3], и «Тирреника» — «История тирренов», или, как сказали бы мы сейчас, «История этрусков», — были объемистыми трудами: «Карфадоника» состояла из восьми, «Тирреника» — из двадцати книг. Мы не знаем, написал ли их Клавдий еще в молодости или позднее, однако бесспорно, что в тот период, когда он занимал трон, книги эти были в чести. Как рассказывает Светоний в жизнеописании Клавдия, «он присоединил к старому Александрийскому музею[4] новый, названный его именем, и распорядился, чтобы из года в год по установленным дням сменяющиеся чтецы оглашали в одном из них этрусскую историю, в другом — карфагенскую: книгу за книгой, с начала до конца, как на открытых чтениях». К этому следует добавить, что Александрийский музей был одним из важнейших культурных и научных центров древнего мира.

Что же заставило Клавдия заниматься историей именно этих двух древних народов? Был ли его интерес к карфагенянам и этрускам лишь случайным или он отражал стремление глубже заглянуть в тот исторический период, когда Рим скромно стоял у самого начала своего пути и вынужден был отвоевывать позиции в Италии в борьбе против этрусков и греков, а за пределами полуострова — против карфагенян? Мы этого не знаем и можем лишь догадываться о содержании этих книг.

Дело в том, что произведения Клавдия об этрусках и карфагенянах не сохранились. По всей вероятности, двадцать книг Клавдия об этрусках — а интересуют нас прежде всего именно они — были своеобразной энциклопедией познаний об этом народе. Судя по объему труда Клавдия, император, очевидно, еще не имел причин жаловаться на скудость источников.

Раскопки "Склепа Тифона" в тарквиниях. Гравюра XVIII в.

В I веке н. э. он располагал множеством свидетельств, которые до нас уже не дошли. Он мог видеть памятники этрусской культуры, впоследствии разрушенные. Он слышал речь этрусков. Правда, в его время она звучала все реже, но все же еще раздавалась в этрусских городах. Он мог встречаться с этрусками, причем не только в Этрурии, но и непосредственно в императорском дворце. Ведь к этому народу принадлежала его первая жена, Плавтия Ургуланилла. Через нее Клавдий познакомился с ее родней и благодаря этому был сравнительно тесно связан с этрусским миром своей эпохи.

Как поражает нас это обилие легкодоступных сведений сегодня, когда мы смотрим на молчащие этрусские надписи и следим за титаническими усилиями их расшифровать!

Произведения Клавдия, однако, уже в то время были явлением исключительным. Клавдий систематизировал сведения, которые до него, насколько нам известно, не были обобщены ни в одном самостоятельном исследовании. Странным может показаться и то, что они принадлежали перу римлянина, а не этруска. Это тем более удивительно, что в эпоху императоров было немало образованных этрусков, которые нередко занимали высокое положение и могли бы при желании сами написать произведения, подобные трактату Клавдия, если не лучше.

Вот, например, Гай Цильний Меценат, выдающийся политик и доверенное лицо цезаря Августа. Его имя стало нарицательным: пользуясь своим влиянием, Меценат поддерживал деньгами одаренных поэтов и художников. К ним относился известный римский лирик Гораций. Из его стихотворений мы узнали, что у Мецената были царские предки. Трудно сказать, что имел в виду поэт, но дословно его выражение означает, что Меценат происходил из древнего аристократического рода, который занимал ведущее положение в одном из этрусских городов. Родовое имя Цильний часто встречается в Арреции, городе, расположенном на севере Этрурии. Не исключено, что предки Мецената происходили именно оттуда.

Несмотря на то что Меценат, этруск по происхождению, был близок к искусству, не сохранилось никаких сведений о том, что он интересовался прошлым своего народа. Судя по всему, он больше внимания уделял проблемам, которые ставила перед ним его эпоха.

То же самое можно сказать и о другом этруске — авторе сатирических басен Авле Персии Флакке, выходце из этрусского города Волатерры. И он проявлял больше интереса к современным проблемам Рима, чем к истории своего народа. Его дидактические сатиры являются реакцией на римские нравы.

Некоторым исключением среди оримлянившихся этрусков был друг Цицерона[5] Авл Цецина, который тщательно изучал этрусскую «науку» толкования молний. Вероятно, именно от него Цицерон почерпнул сведения о предсказаниях этрусками будущего, на которые ссылается в труде о гадании. Цецина, истинный сын Этрурии, верил в действенность древних этрусских ритуалов, которым его обучил отец.