Загадочные края (СИ)

Она запела – не слишком громко, это всё-таки была комната, а не поле, не лес. Прежде, в компании сверстников ей случалось слышать и запомнить немало прекрасных песен, сочинённых либо ими, либо ещё кем-то, но всегда толково и с чувством. Её раздражали популярные песенки, по своему содержанию напоминающие кретинический лепет, и она признавала лишь те музыкальные произведения, где текст и мелодия находились в гармонии, соответствовали друг другу идеально. Либо те, текстов которых она не понимала (например, на иностранном для неё языке), тогда подбор слов, зачастую идиотский, не резал слух.

Выбранная ею песня была о любви и верности (язык, на котором она была написана, воспринимался местными как понятный, только слегка искажённый – это в своё время здорово удивляло Ингу: получается, не так уж далеки друг от друга их миры), а текст, переведённый с замечательным профессионализмом и чувством слова, пришёл ещё из позапрошлого века.В нём чувствовалась древность и верность традициям. Для Бергдена это было как раз то что нужно.

Алклета слушала, и по щеке её бежала слеза за слезой. В этом она не являлась исключением – зашмыгала носами добрая половина присутствующих, а другая половина принялась вытирать глаза. Рассчитанная на избалованное общество, песня тронула их сердца по-настоящему, так, как не рассчитывал её создатель. Инга, оторвавшись от инфала, в изумлении оглядывалась – она, само собой, тоже не ждала подобной реакции. Она привыкла к совсем другой публике и другим запросам.

– Ишь ты, – не выдержав, запричитала её соседка – молоденькая пухленькая девушка с россыпью веснушек не только по лицу, но и по рукам, пальцам и даже маленьким ладным ушкам. – Буду, мол, с ним – и всё тут. И всё равно, какой он… Любит, значит. Вот как любит!

– Так надо любить мужа, девки! – поучающе произнесла Хита, краем глаза поглядывая на оживившуюся хозяйку (она не спускала с неё глаз с тех пор, как та появилась в комнате, дожидаясь, когда потребуется её помощь). – Не хвостом крутить и капризничать, а любить! Впрочем, вам говорить без толку…

– Вот это голосина, – буркнула ещё одна служанка, снова взяв в руки шитье. – Ну и голосина у тебя, Ингрид! На вид в чём только душа держится, а голосина – о-го-го!

– Красивый голос…

– Чего раньше-то молчала? Жалко, что ли, было?

Инга посмурнела и глянула в сторону окна. Там, выписывая в небе кренделя, заливалась щебетом какая-то птичка.

– Не моглось…

– Спой ещё чего-нибудь, – попросила Алклета. Она порозовела лицом, помолодела и, похоже, чувствовала себя заметно лучше, чем с утра. Даже вынула из шкатулки вышивание (госпожа расшивала себе наголовник – золотом, серебром, мелкими рубинами, агатами и жемчугом), игла засновала в её пальцах, хотя женщина лишь изредка поглядывала вниз. – Споёшь?

Инга спела ещё, потом ещё и ещё. Она знала очень много песен, самых разных: и шутливых, и грустных, душещипательных, от которых даже её соотечественников пробивала слеза, и боевитых, и протяжных, прекрасных в своей монотонности либо напевности. Её слушали так, как не слушали никогда в жизни, а известно, как на людей действует подобное внимание. Инга разошлась, лицо её вспыхнуло и стало на редкость приятным, таким, какое оно бывает у только что влюбившейся девушки. И, конечно, увлечённым. Она пела, наслаждаясь этим процессом после столь долгого молчания, и была вдвойне счастлива.

В очередной раз закончив песню и подняв голову от струн, она увидела стоящего в дверях Сорглана – он прислонился к притолоке, открыв обзор тем, кто толпился сзади, и неотрывно смотрел на девушку. Взгляд у него был грустный и сосредоточенный, и Инга даже как-то поневоле оценила его мужскую привлекательность. Он выглядел лучше, чем его супруга, сохранившая заметную долю девичьей красоты, пусть она и сильно располнела после восьми родов. Да это и понятно, мужчина долго остаётся молодым, особенно если он воин. Даже если ему уже шестьдесят.

Инга смутилась под его взглядом, опустила глаза, покраснела и сняла пальцы со струн.

– Пой, пой, – успокоил Сорглан. – Я хочу послушать. Ты не против?

Понятно, что скорее он спрашивал у жены. Но та промолчала.

– Конечно, нет, – рискнула ответить за неё Инга. Но всё-таки оглянулась на Алклету. – Наверное, вам не слишком интересны песни о любви. Что-нибудь… М-м… Что-нибудь героическое?

– На твоё усмотрение.

Она спела пару песен и собралась было предложить ещё одну, но граф, вопросительно взглянув в окно и затем на жену, предложил:

– Мне думается, уже время ужина, да и Ингрид, я думаю, притомилась. Не так ли?

– Да-а…

– Мы поужинаем, и, если ты, Ингрид, будешь в настроении, с благодарностью послушаем ещё. Бранд и его люди, кажется, как раз закончили пить. Очень вовремя.

Из углов комнаты донеслись сдавленные смешки.

Сорглан посторонился, выпуская из комнаты девушек, которые заспешили помогать накрывать на стол. Инга тоже встала, откложила на скамью инструмент, направилась к выходу – он задержал её, взял за подбородок, приподнял лицо и всмотрелся, словно никогда прежде не видел.

– Птице не пелось в неволе? – усмехнулся он.

Инга покраснела.