Загадочные края

Этот взгляд потряс её слишком сильно, и даже после бала она никак не могла забыть о нём. Она ворочалась в постели, силясь заснуть, но в голову лезли всякие малоприятные мысли. Она думала сначала о Сиане и о том, как та красива, как хорошо, со вкусом одета, как хорошо на её голове смотрелась бы корона, стань она женой императора, а потом о себе, о своём муже, который, должно быть, уже успел истлеть в земле. Нет, она не поверит в это, по крайней мере пока ей не покажут его могилу. А могилу ей не покажут, потому что, даже если его зарыли, то наверняка как попало. А мёртвым она тем более не могла его представить. Она слишком хорошо помнила его живым.

Ингрид представляла себе его голос, его фигуру. Теперь ему было бы уже двадцать шесть, а ещё скоро его день рождения. Будет двадцать семь. Нельзя представить себе, что он изменился. Она вспоминала множество мелочей, связанных с ним – как он резким движением головы отбрасывал назад волосы, как спокойно и даже холодно, едва улыбаясь, сделал ей предложение – он всегда был очень сдержан – как медленно, неторопливо обдумывал каждое слово, когда говорил. Он был особенным, а для неё – самым лучшим. Главное же состояло в том, что он любил её – так, как никто никогда не любил, как редко кто умеет. Он умел любить глубоко, полно, абсолютно преданно, но при этом с неизменным чувством собственного достоинства. Она очень уважала его, пожалуй, даже больше, чем любила. Но и любила больше, чем какого-либо иного мужчину в мире. Только с ним она умела быть по-настоящему счастливой.

Ингрид вспоминала его и плакала, даже не замечая, что плачет. Заснуть она смогла только под утро, даже не заметив, что заснула, и проснулась, не заметив, что спала, потому что нисколько не отдохнула, голова нещадно болела, а глаза слипались. И настроение, понятно, было далеко от лучезарного. Когда Ингрид не высыпалась или когда у неё что-то болело, она чувствовала озлобление и сердилась на весь мир, когда же случалось и то, и другое – в особенности.

Эльгинн принесла ей завтрак и непроизвольно вжала голову в плечи, заметив, что госпожа в дурном настроении. Но Ингрид как всегда поблагодарила её за завтрак и принялась заталкивать в себя еду, не обращая ни на что внимания. Горничная вздохнула с облегчением.

– Что намечено на сегодня? – спросила Ингрид, отставляя поднос с недоеденным завтраком.

– Ничего, госпожа. Только вот Канут, ваш брат, велел спросить, не хотите ли вы с ним проехаться в город. Велел спросить вас и передать ему ответ раньше полудня, потому что иначе он уедет сам.

– Передай ему, что я согласна. – Ингрид поморщилась и приложила пальцы к виску. – Сбегай к Валентину и попроси у него для меня анальгин, если он у него есть.

– Конечно.

Ингрид оделась и вышла в гостиную. Канут уже ждал там, он сидел в глубоком кресле, обитом бархатом, пачкал дорогую ткань грязью, в которой была его куртка, и листал книгу, забытую на столике ещё позапрошлым вечером – её так и не убрали. Когда сестра вошла, он встал.

– Решила всё-таки ехать? – Он оглядел её с ног до головы. – Прекрасно выглядишь.

– Издеваешься? – раздражённо спросила она. – Это после попойки и потанцульки? Ужас… Куда ты хочешь меня везти?

Канут пожал плечами.

– В порт. Хотел показать тебе склады. У меня там дела, но по соседству пару дней назад выгрузили целую груду террианского хлама. Я думал, тебе интересно будет взглянуть.

– Можно подумать, меня только террианский хлам и интересует, – проворчала Ингрид.

Он посмотрел на неё с недоумением.

– Ну, там есть и несколько других интересных складов – с тканями, например, с мехами.

Она, впрочем, уже устыдилась своей резкости и ласково кивнула.

– Да, Канут, конечно, поедем. С удовольствием взгляну и на ткани, и на меха, и на террианское барахло.

В порту, где всегда, даже по ночам, кипела жизнь, Ингрид любила бывать здесь. Хоть и уставшая от многолюдства своего родного мира, она иногда скучала – не по нему, а по прошлому, и эта часть столицы живо напоминала ей некоторые районы города, где она выросла. Надо признать, впрочем, что обычно только рынок мог сравниться по обилию людей с центром её родного мегаполиса, но по рынку Ингрид уже привыкла перемещаться исключительно верхом, поскольку это намного удобней и быстрей – большинство людей не любит, когда их давят, и потому спешат отойти с дороги.

Порт же представлял собой деловую часть города. Здесь хранились товары, здесь их разгружали, переносили, продавали и покупали большими партиями, здесь заключались разного рода сделки, здесь торговали всем чем угодно, в том числе из-под полы. Здесь можно было жить, не выходя за пределы восьми огромных кварталов – есть, пить, ночевать, работать и развлекаться, а потом покинуть город на любом из ожидающих у пристани кораблей, не побывав ни во дворце, ни на рынке, ни в пригородах, ни на тех улицах, где стояли особняки знати и богачей.

В портовой части города не имели значения титулы и знатность – только деньги, и тот, кто мог заплатить, пользовался уважением и всеми благами жизни.