Заговор

В тот день раздался тревожный звонок из санатория: с отцом беда! Мы с Ваном поспешили туда, чтобы «уладить дело», но, когда прибыли на место, подходя к зданию, где жил отец, услышали, как он кричит что есть мочи, срывая голос. Мы бросились вверх и увидели, что его дверь заперта на замок, а он, словно несправедливо обвиненный преступник, орет во все горло. Я спросила, что случилось. Отец ответил, что он и сам не понимает, зачем его держат взаперти уже несколько часов, даже не покормив обедом, хотя уже вторая половина дня. Начальник Ван повел меня к местному руководителю; изначально он собирался обрушиться на него с обвинениями, но после объяснения всех обстоятельств нам нечего было сказать. Оказалось, что в санатории работала молоденькая медсестра по фамилии Ши, поэтому все звали ее Сяо Ши. Ты ведь знаешь, что меня дома родные называют Сяо Сы. Сяо Ши, Сяо Сы – на слух звучит почти одинаково. Вероятно, это и вызвало у отца приступ спутанности сознания: он принял Сяо Ши за меня. Когда она утром пришла убирать у него в комнате, он был с ней излишне радушным. Она рассердилась и ушла. Отец бросился вдогонку с криками, чем основательно напугал ее. Вот поэтому они и заперли отца как «хулигана». Мы стали объяснять, в чем дело, но сотрудники санатория с чувством собственной правоты начали осуждать нас: раз такая ситуация, то нам не следовало привозить его сюда, у них тут санаторий, а не психушка! Нельзя сказать, что они были полностью неправы, это действительно была наша ошибка. Но больше всего меня разозлило то, что некоторые стали говорить о том, что мы должны принести извинения Сяо Ши, да еще и выплатить ей компенсацию за «моральный ущерб». Я в тот момент подумала, что отец тоже испытывает «моральный ущерб», но к кому нам обращаться за компенсацией?

Так и закончилась наша эпопея с санаторием. Так все было хорошо продумано, но прошло три дня – и больше туда нам уже не было хода, поэтому отец вернулся домой. Вернуться-то он вернулся, но я по-прежнему пребывала в растерянности, не понимая, как сделать так, чтобы отец спокойно прожил остаток жизни. А уж про счастье я даже и думать не смела, главное – благополучие и спокойствие, и мы тогда были бы довольны. Мне предлагали отправить отца в психиатрическую клинику, но я была решительно не согласна. Это ведь все равно что выкинуть его, вычеркнуть из нашей жизни. Я думала, что и бог с ней, с работой, отца я никуда не сплавлю! Это был вопрос не здравого смысла, а чувств, и вот они-то не позволяли мне сделать такой выбор.

Однако вскоре после того, как отец вернулся из санатория, придя домой с работы, я обнаружила, что на устах отца играет улыбка. Не дожидаясь моих расспросов, он с возбужденным видом сказал, что организация снова дала ему работу и он отправится за красную стену!

Весь день он упивался этим радостным известием.

Честно говоря, мы раньше все время ждали, ждали, что отец как можно раньше приедет обратно к нам из-за красной стены. Кто ж мог подумать, что сейчас он снова туда вернется? От этого мне было грустно на душе. Мне так этого не хотелось! Когда начальник Ван спросил мое мнение, я так и ответила: «Нет, я этого не перенесу». Я сказала, что готова уволиться с работы, чтобы ухаживать за отцом, ну и пусть он меня ругает на чем свет стоит. Постфактум я думаю, что, во-первых, у меня не было права протестовать, тем более, что это было впустую. А во-вторых, ну, уволилась бы я, проводила каждую минуту с отцом, ну и что из этого? Болезнь отца никуда бы не делась, он все так же страдал, а я не могла сделать его счастливым. Мы не могли, а кто мог? На самом деле это было написано на лице отца в тот день. Ты и представить себе не можешь, в каком приподнятом настроении он провел тот день! Он два часа разговаривал по междугороднему телефону с Абином, но весь разговор крутился вокруг одной фразы: у папы снова есть задание, папа опять будет работать!

На следующий день отец и правда собрался «на работу». Я четко помню, что это был зимний день тысяча девятьсот восемьдесят шестого года, дул пронизывающий ледяной ветер, по дорогам текла талая вода. Я проводила отца до входа в наш двор и посадила на автобус, шедший к красной стене. Автобус тронулся, и, когда я глядела ему вслед, в голове всплыла другая картина: как отец, не оглядываясь, заходит в маленькую дверцу, прорезанную в большой железной двери в красной стене.

Эх, отец!

Эх, красная стена!

И таким образом на восемьсот двадцать седьмой день после своего ухода отец снова вернулся в ее объятия.