Заговор Европы

Английское общественное мнение, на протяжении столетий старательно обрабатываемое прессой, было далеко от симпатий к своему давнему сопернику. Б. Такман в этой связи приводила следующий пример: «В 1908 г. Эдуард, к неудовольствию своих подданных, нанес официальный визит русскому царю на императорской яхте в Ревеле. Англичане рассматривали Россию, как старого врага времен Крыма, а что касается последних лет – то как угрозу, нависшую над Индией. Либералы и лейбористы считали Россию страной кнута, погромов и казненных революционеров 1905 года, а царя, как заявил Рамсей Макдональд, – «обыкновенным убийцей».[1268] Министру иностранных дел Грею пришлось долго убеждать свою «передовую интеллигенцию», что Антанта между Россией, Францией и нами будет абсолютно безопасна. Уступая общественному мнению, английская дипломатия повернула дело так, что формально визита Эдуарда вроде и не было. Он прибыл не в Петербург, а в Ревель (Таллин), со своей яхты не сходил, оставаясь на британской территории…».[1269] Постоянный подсекретарь британского МИДа А. Николсон заявлял в 1913 г.: «Для меня это такой кошмар, что я должен почти любой ценой поддерживать дружбу с Россией».

Эти настроения не были секретом. Даже Керенский начинал в эмиграции свою рукопись «История России» словами: «С Россией считались в меру ее силы или бессилия. Но никогда равноправным членом в круг народов европейской высшей цивилизации не включали…».[1270] Об этом же еще в 1889 г. писал Р. Фадеев: «Несмотря на блеск нынешнего государственного положения России, мы все-таки чужие в Европе; она признает и будет признавать наши права настолько лишь, насколько мы действительно сильны. Кто этого не знает?».[1271] Действительно, в момент бессилия России эти настроения проявились в полной мере. О времени интервенции англичан на Север России в 1919 г. командующий русскими войсками генерал В. Марушевский вспоминал: «Роулинсон принял нас как какой-нибудь вице-король принял бы негритянскую депутацию».[1272] В. Игнатьев, член правительства Северной области, отмечал, что чины английского командования держали себя «крайне нагло, точно среди туземцев завоеванной колонии».[1273]

А. Деникин, находясь в Европе, не мог прийти в себя: «…непонимание роли России я встречал почти повсюду в широких общественных кругах, даже долгое время спустя после заключения мира, скитаясь по Европе. Карикатурным, но весьма характерным показателем его, служит мелкий эпизод: на знамени-хоругви, поднесенной маршалу Фошу «от американских друзей», изображены флаги всех государств, мелких земель и колоний, так или иначе входивших в орбиту Антанты в Великую войну; флаг России поставлен на… 46-е место, после Гаити, Уругвая и непосредственно за Сан-Марино…»[1274]

* * *

Не смотря на стремительный предвоенный рост, Россия потерпела поражение в мировой войне. Революции и большевики стали его следствием. О причинах грядущих событий еще в мае 1914 г. на VIII съезде представителей промышленности и торговли в Петербурге говорил один из крупнейших промышленников России, П. Рябушинский, который призывал «к скорейшей индустриализации народной жизни, ибо иначе Россия отстанет от мировых держав».[1275] Спустя два года, накануне революции, осенью 1916 г., Рябушинский констатировал «Обстоятельства войны, думаю бесповоротно утвердили во всей стране, начиная от бывшей фритредерской интеллигенции и кончая необразованными массами, сознание необходимости собственной промышленности».[1276] М. Горький описывал царское наследие доставшее России, весной 1917 г.: «Промышленность, техника – в зачаточном состоянии и вне прочной связи с наукой; наука – где то на задворках в темноте и под враждебным надзором чиновника…».[1277] Горький приходил к выводу, что Германия била Россию своей «культурой и прекрасной организацией».